Записки охотника тургенев содержание цикла. Издание «Записок охотника» в Советском Союзе. Пётр петрович каратаев

Примечания <к "Запискам охотника">

"Записки охотника", появлявшиеся в печати отдельными рассказами и очерками на рубеже сороковых и пятидесятых годов и объединенные затем в книгу, составили первое по времени большое произведение Тургенева. В нем заключен ответ на центральную проблему эпохи, в которую произведение это создавалось. Создавалось же оно в ту пору, когда в России, по словам Ленина, "все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520.}. "Записки охотника" - художественный суд писателя над крепостничеством и теми явлениями русской действительности, которые сложились в условиях векового господства этого строя. Вместе с тем - это широкое поэтическое полотно народной жизни России в крепостную эпоху. Продолжая то, чего достигли в изображении русского народа Радищев, Пушкин и Гоголь, Тургенев одновременно выработал новый метод изображения. По словам Белинского, он "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил" (Белинский, т. 10, с. 346). Образы крепостных крестьян, созданные Тургеневым, были восприняты читателями как глубоко типические и навсегда сохранили это свое художественное достоинство. Проникнутые духом антикрепостнического протеста н демократической гуманности, "Записки охотника" сыграли важную роль в истории русского реализма, так же как и в развитии русского общественного самосознания. По свидетельству Салтыкова-Щедрина, они "положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" и, вместе с другими произведениями Тургенева, значительно повысили "нравственный и умственный уровень русской интеллигенции" (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459).

Впоследствии, в предисловии к переводу на русский язык романа Б. Ауэрбаха "Дача на Рейне" (1868), Тургенев указал на то, что "обращение литературы к народной жизни" замечалось в сороковых годах "во всех странах Европы" {Характеристику "романа из сельской жизни", ставшего особенно популярным в первой половине XIX века в швейцарской, немецкой и французской литературах, см. в кн.: Zellweger Rudolf. Les débuts du roman rustique. Suisse - Allemagne - France. Paris, 1941.}. Тургенев имел здесь в виду прежде всего "Шварцвальдские деревенские рассказы" самого Б. Ауэрбаха, а также повести и романы из сельской жизни Жорж Санд - "Чёртово болото", "Маленькая Фадетта" и др. Творческий опыт этих писателей был хорошо известен автору "Записок охотника" {См. об этом: Сумцов Н. Ф. Влияние Ж. Санд на Тургенева. - Книжки Недели, 1897, No 1; Каренин Вл. Тургенев и Ж. Санд. - Т сб (Кони), с. 87 - 129, и др.}. Прекрасно знал Тургенев и русскую литературу о крестьянстве {Сабик Э. В. К вопросу о преемственности литературных традиций в "Записках охотника" (И. С. Тургенев и А. В. Кольцов). - Научные доклады высшей школы. Филол. науки. М., 1961, No 2, с. 110--115.}. Однако, как указывал Горький, сочинения Жорж Санд могли помочь "установить, организовать известное отношение к мужику, но интерес и внимание к нему вызвал он сам и вызвал грубейшим образом, именно путем бунтов и волнений" {Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 178.}. Обращение Тургенева к теме народа, крестьянства и возникновение на этой основе антикрепостнической книги писателя определялось сложившейся в России к середине сороковых годов XIX века общественно-политической ситуацией, превратившей крестьянский вопрос в грозный вопрос, от которого зависели судьбы страны.

"Записки охотника" возникли в русле того литературного направления - "натуральной школы", которое стремилось на основе реализма и демократизма к правдивому изображению жизни современного русского общества, в первую очередь его социальных низов. "Натуральная школа" начала свою деятельность с всестороннего изображения жизни большого города и особенно тех его углов, где ютилось городское мещанство - мелкие чиновники, ремесленники - люди, беспомощно бившиеся с нищетой. Однако к середине 40-х годов в тематике "натуральной школы", идейным вдохновителем и руководителем которой был Белинский, наметился явственный сдвиг. Не отказываясь от разработки тем города, городских углов, городского "дна", писатели "натуральной школы" всё с большей решительностью обращаются к изображению крепостного крестьянства, его материальной и духовной жизни. "Природа - вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе - человек. А разве мужик - не человек? - Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - Его душа, ум, сердце, страсти, склонности,-- словом, всё то же, что и в образованном человеке" (Белинский, т. 10, с. 300). Эти строки из статьи Белинского "Взгляд на русскую литературу 1847 года" имели программное значение. Белинский призывал писателей тех лет изображать "мужика", страдающего от "несчастных обстоятельств жизни", говорить о народе "с участием и любовью". И передовые русские писатели 40-х годов с величайшим творческим подъемом выполняли эту важнейшую задачу эпохи. О "несчастных обстоятельствах жизни" русских крестьян, о крепостном рабстве писали в ту пору и Герцен ("Кто виноват?", "Сорока-воровка", "Доктор Крупов"), и Некрасов ("Тройка", "В дороге", "Огородник", "Родина", "Псовая охота"), и Григорович ("Деревня", "Антон Горемыка"), и Гончаров ("Обыкновенная история"), и многие другие {Подробнее об этом см.: Кулешов В. И. Натуральная школа в русской литературе. М.: Просвещение, 1965, с. 241--252.}.

В это литературное движение включился и молодой Тургенев. Первые произведения цикла (особенно "Хорь и Калиныч", "Ермолай и мельничиха") примыкали к новому, только что сформировавшемуся жанру натуральной школы - физиологическому очерку. Однако Тургенев возвел жанр на новую ступень художественного развития {См.: Гонзик И. Значение творческой индивидуальности для развития метода критического реализма ("Записки охотника" И. С. Тургенева и физиологический очерк 40-х годов). - В кн.: Художественный метод и творческая индивидуальность писателя. М., 1964, с. 211--217; Цейтлин А. Г. Становление реализма в русской литературе. (Русский физиологический очерк). М.: Наука, 1965, с. 278--281.}. В отличие от физиологических очерков Гребенки, Григоровича, Даля, Кокорева, в которых, как правило, отсутствовал сюжет, а герой представлял собой обобщение "цеховых" признаков (извозчика, шарманщика, кухарки, дворника и т. п.), для очерка Тургенева характерна типизация героя, отбор обстоятельств, способствующих выявлению характера.

Внешним толчком для начала работы над "Записками охотника" была обращенная к Тургеневу летом или осенью 1846 г. просьба И. И. Панаева снабдить его материалом для отдела "Смесь" в первом номере обновленного "Современника", который, начиная с 1847 г., должен был выходить под редакцией Некрасова и самого Панаева, "... я,-- писал впоследствии Тургенев в "Литературных и житейских воспоминаниях",-- оставил ему очерк, озаглавленный "Хорь и Калиныч"". Неожиданный успех у читателей этого небольшого очерка, написанного, по-видимому, до просьбы Панаева, имел для автора важные последствия. Тургенев вспоминал потом, что он до такой степени был не удовлетворен своей тогдашней писательской деятельностью, что "возымел твердое намерение вовсе оставить литературу" (там же).

Появление в печати "Хоря и Калиныча" резко изменило такие настроения: "Успех этого очерка побудил меня написать другие,-- вспоминал Тургенев,-- и я возвратился к литературе" (там же). В письме к П. В. Анненкову от 22 ноября (4 декабря) 1880 г. Тургенев также утверждал: "В начале моей карьеры успех "Хоря и Калиныча" породил "Записки охотника"".

Несмотря на отмеченную самим автором "Записок охотника" некоторую случайность публикации первого рассказа, возникновение этого цикла было явлением глубоко закономерным в идейном и творческом развитии Тургенева. О его глубоком внимании к народному быту и понимании экономической основы отношений между помещиками и крестьянами свидетельствует уже служебная записка 1842 г. - "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине". Вопрос о положении русского крепостного крестьянина Тургенев считает одним из самых важных и первостепенных, связанных с вопросом о будущности России вообще (наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 419--420). В рецензии 1846 г. на сочинения В. И. Даля - "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" - Тургенев дает свое определение понятия народного писателя, необходимыми качествами которого он считает "сочувствие к народу, родственное к нему расположение"; в русском простом человеке Тургенев видит "зародыш будущих великих дел, великого народного развития..." (там же, с. 278, 279). В поэтическом творчестве Тургенева 1843 - 1846 годов наблюдается сильнейшее развитие в сторону реализма. Непосредственно в преддверии "Записок охотника" стоит "Помещик" (1845) - поэма, которую Белинский недаром назвал "физиологическим очерком помещичьего быта" (Белинский, т. 10, с. 345).

В январе 1847 г. Тургенев уехал за границу и пробыл там три с половиной года. В это время и были написаны почти все последующие рассказы и очерки "Записок охотника".

Пребывание за границей, в обстановке назревавшей, а затем совершившейся революции 1848 года, крайне обострило социально-политическое восприятие Тургезевым не только западноевропейской, но и русской действительности. Впоследствии он заявлял, с излишней, быть может, категоричностью: "... знаю <...> что я, конечно, не написал бы "Записок охотника", если б остался в России". И в объяснение этого заявления рассказал о своей "аннибаловской клятве" - своей и других передовых русских людей сороковых годов. "Я не мог,-- писал Тургенев,-- дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел <...> Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был - крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся никогда не примириться... {Комментируя это заявление Тургенева о крепостном праве и раскрывая тем самым общественно-политическую проблематику "Записок охотника", П. Л. Лавров писал в 1884 г. в статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества": "Мы можем теперь определить ясней область, которая подразумевалась под этим термином, это было не только униженно личностей раба и рабовладельца в процессе легального рабства; это было унижение личности русского интеллигентного человека перед мумиею чистообрядного православия, неспособного постоять ни за что и ни против чего, это было унижение личности члена русского общества перед архаическим самодержавием русского императорского правительства" (Вестник народной воли, 1884, No 2).} Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить <...> "Записки охотника", эти в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей; некоторые из них - в тяжелые минуты раздумья о том: вернуться ли мне на родину или нет?" ("Литературные и житейские воспоминания" ("Вместо вступления", 1868) - наст. изд., Сочинения, т. 11).

Как всякое ретроспективное свидетельство, признание Тургенева, при всей его искренности, не могло обладать и не обладает значением объективного биографического документа того времени, о котором в нем идет речь. Но оно дает достоверное общее представление об идейном взлете, который был достигнут русской передовой мыслью, возглавлявшейся Белинским, в конце сороковых годов,-- взлете, нашедшем одно из высших своих художественных выражений в "Записках охотника".

Уже в первом рассказе будущего цикла Тургенев, как это отметил еще Анненков, "выразил ясно и художественно сущность настроения, которое уже носилось <...> в воздухе" (Анненков, с. 267). Образы Хоря и Калиныча, этих простых русских людей, в высокой степени обладающих чувством социального достоинства, возникли в обстановке жарких споров Белинского и членов его кружка со славянофилами. В положительно оцененной Белинским статье "Взгляд на юридический быт древней России" К. Д. Кавелин утверждал, что "личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, есть необходимое условие всякого духовного развития народа" (Совр, 1847, No 1, отд. "Науки и художества", с. 12). Утверждение это было направлено против той идеализации "покорности" русского народа, которую на все лады развивали в те годы идеологи "официальной народности" и славянофильства {См. об этом в статье: Ковалев В. А. "Записки охотника" И. С. Тургенева и "западническая" публицистика 1846--1848 гг. - Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1937, т. VII, каф. рус. лит-ры, с. 127--165.}.

Начальная пора работы Тургенева над "Записками охотника" была временем его наибольшей идейной близости к Белинскому. В "Записках охотника" отразилось понимание роли народа и личности, во многом близкое к пониманию этой роли Белинским, который писал: "Народ - почва, хранящая жизненные соки всякого развития; личность - цвет и плод этой почвы" (Белинский, т. 10, с. 368).

Вслед за "Хорем и Калинычем" во втором номере "Современника" за 1847 г. появился "Петр Петрович Каратаев". Слова "Из записок охотника", прибавленные к заглавию "Хорь и Калиныч" И. И. Панаевым (свидетельство Тургенева в "Литературных и житейских воспоминаниях"), не были повторены при заглавии "Петр Петрович Каратаев"; в качестве подзаголовка здесь стояло слово "Рассказ". Эти два первые рассказа будущего цикла не были отмечены и номерами. Нумерация началась только с третьего рассказа - "Ермолай и мельничиха", помещенного в пятой книге "Современника" всё за тот же 1847 год. Здесь этот рассказ, был, однако, помечен цифрой II, a не III. Таким образом, Тургенев, по-видимому, лишь весной этого года утвердился в мысли создать цикл рассказов и очерков. При этом в намерение его не входило сначала включать в цикл рассказ "Петр Петрович Каратаев", хотя объем цикла постепенно расширялся. Сохранившиеся в рукописях и письмах Тургенева заметки и свидетельства позволяют сделать вывод, что вначале писатель представлял себе все произведение состоящим из двенадцати очерков и предполагал закончить работу над ним в течение года. В сентябре-октябре 1847 г. программа была расширена до двадцати очерков. И, наконец, в сентябре 1850 г., уже приступив к подготовке отдельного издания "Записок охотника", Тургенев решил довести число очерков до 24 (Клеман, Программы, с. 117).

Однако в первое отдельное издание 1852 г. вошло всего 22 очерка. Из них лишь один - "Два помещика" - был введен в цикл по рукописи, прямо в книгу. Все остальные печатались ранее в "Современнике". Соединяя очерки и рассказы в книгу, Тургенев совершенно изменил их последовательность, по сравнению с тем, как они появлялись в журнальных публикациях. Об этом дает наглядное представление таблица, где римские цифры в левом столбце обозначают нумерацию рассказов в "Современнике", арабские же в скобках - порядок рассказов в первом отдельном издании 1852 г.:

В этой таблице обращает на себя внимание пропуск в публикации "Современника" номера XIV. Можно предположить, основываясь на сложной цензурной истории "Двух помещиков" (см. ниже), что именно этот рассказ, предназначавшийся первоначально для первых книжек "Современника" за 1848 г., и должен был появиться там под этим номером.

Мысль об отдельном издании "Записок охотника" возникла у Тургенева и его друзей задолго до того, как в "Современнике" закончилось печатание 21 рассказа цикла. Первое известное нам документальное свидетельство такого замысла датируется летними месяцами 1847 г. Тургенев писал тогда "Бурмистра" и на полях черновой рукописи этого рассказа набросал текст титульного листа будущего издания (см. Программу IVa). Следующий do времени проект возник вскоре у Некрасова. 28 октября

1847 г. он писал Тургеневу: "Я Вам <...> скажу весть, может быть, приятную: я хочу издавать и на днях начну "Библиотеку русских романов, повестей, записок и путешествий",-- начну с "Кто виноват?", потом "Обыкн<овенная> история", а потом, думаю я, "Записки охотника" - уж наберется томик порядочный, а когда наберется другой - и другой напечатаем <...> А рассказы Ваши так хороши и такой производят эффект, что затеряться им в журнале не следует" (Некрасов, т. X, с. 84).

Наступление весною 1848 г., в связи с революционными событиями в Западной Европе, цензурного террора обрекло некрасовский замысел на провал. Всё же Тургенев продолжал вынашивать мысль об отдельном издании "Записок охотника". На полях черновой рукописи рассказа "Обед" (впоследствии названного "Гамлет Щигровского уезда") он набросал в середине

1848 г. новый проект титульного листа задуманного им издания (см. Программу IX а). Доход от него Тургенев намеревался передать семейству Белинского. Но уже одно это намерение ставило под сомнение возможность осуществить очередной замысел издания. Не только публичное заявление сочувствия Белинскому, но и простое упоминание его имени в печати были невозможны в то время. "Что касается до "Записок охотника", то в пользу семейства Бел<инского> их печатать нельзя",-- писал Некрасов Тургеневу 12 сентября 1848 г. (Некрасов, т. X, с. 115).

Прошло два года, и Тургенев разрабатывает еще один проект издания "Записок охотника", предусматривающий разделение его на две части. Программа распределения рассказов по частям дана в записи, сделанной Тургеневым на полях чернового автографа рассказа "Притынный кабачок" (впоследствии названного "Певцы" - см. Программу X). В связи с этим проектом Тургенев писал Полине Виардо 12 (24) ноября 1850 г.: "Я не оставляю мысли собрать все эти рассказы и издать их в Москве. Вы мне еще ничего не ответили на мою просьбу по поводу посвящения. Надеюсь, что вы не захотите отказать мне в этом счастье, тем более, что для публики будут только три звездочки". Ответ Полины Виардо на эту просьбу неизвестен, но в цензурной рукописи "Записок охотника" 1852 г. сохранился титульный лист с отметкою "Посвящается***", относящейся именно к Полине Виардо.

"Записки охотника" создавались в условиях существовавшего при Николае I жесткого цензурного режима, особенно сурового в отношении обсуждения в печати вопросов, касавшихся взаимных отношений между помещиками и крестьянами. Произведение Тургенева ставило эти вопросы. Появление его в печати сопровождалось поэтому рядом столкновений с цензурой. Важнейшие эпизоды в сложной цензурной истории "Записок охотника" связаны не только с первопечатными публикациями тургеневских рассказов и очерков в "Современнике", но и с подготовкой и выходом в свет их первого, а затем и второго отдельных изданий.

Решение Тургенева осуществить первое отдельное издание в Москве (о чем он писал П. Виардо) было вызвано его убеждением, что цензура здесь окажется менее строгой, чем в Петербурге. По совету В. П. Боткина, участвовавшего вместе с Н. X. Кетчером в хлопотах по изданию, Тургенев обратился к московскому цензору и литератору, с которым был лично знаком, кн. В. В. Львову с просьбой взять на себя труд предварительно и неофициально ознакомиться с рукописью будущей книги. Львов выразил согласие, и вскоре к нему поступила на рассмотрение рукопись "Записок охотника". Это была та рукопись, которая получила впоследствии у исследователей название цензурной. Она была изготовлена несколькими переписчиками и выправлена автором. Тексты рассказов и очерков в цензурной рукописи не отличались существенно от первопечатных. Всё же, готовя "Записки охотника" к отдельному изданию, Тургенев не только устранил из них большую часть цензурных искажений, возникших при печатании цикла в "Современнике", но и произвел некоторую, преимущественно стилистическую, доработку текста (см. об этом ниже, с. 436--438).

Рассмотрев рукопись, кн. Львов одобрил ее. Предложенные им изменения были незначительными и количественно и по существу {Грузинский А. Е. К истории "Записок охотника". - Научное слово, 1903, кн. VII, с. 95--101 (перепечатано в его книге "Литературные очерки". М., 1908); Кунцевич Г. З. "Записки охотника" по цензурной рукописи. - Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 396--398; Шелякин М. А. Цензурная рукопись "Записок охотника". - Орл сб, 1955, с. 416--418.}. После этого, а именно 28 февраля 1852 г., "Записки охотника" были официально представлены Н. X. Кетчером в Московский цензурный комитет. Подготовленное неофициальным чтением Львова, рассмотрение произведения прошло здесь быстро. 5 и 6 марта были выданы разрешительные документы на печатание обеих частей издания.

Тургенев написал предисловие к книге. В печати оно, однако, не появилось, и текст его неизвестен. Судя по письму к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г., предисловие было полемически заострено против Ап. Григорьева и его суждений о произведениях Тургенева {Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками. - В сб.: Вопросы изучения русской литературы XI--XX веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 165--166.}.

16 (28) апреля Тургенев был арестован, а в мае выслан на родину, в Спасское, под надзор полиции. Формально репрессии обрушились на писателя за публикацию им в Москве статьи о Гоголе, которая была запрещена в Петербурге. Но сам Тургенев был убежден и неоднократно повторял, что арестовали его и отправили на жительство в деревню "в сущности за "Записки охотника"" {Тургенев утверждал это, в частности, в письмах к Л. и П. Виардо от 1(13) мая 1852 г. и К. К. Случевскому от 8(20) марта 1869 г., а также в автобиографии.}.

Арест и высылка Тургенева не приостановили печатания книги. Обе части "Записок охотника" были готовы к 10 мая 1852 г., а 13 мая Московский цензурный комитет отправил экземпляр или несколько экземпляров издания в Петербург, в канцелярию министра народного просвещения кн. П. А. Ширинского-Шихматова. Вслед за тем в подведомственном министру Главном управлении цензуры началось своего рода следствие - подробное ознакомление с содержанием "Записок охотника", сопоставительный детальный анализ текста всех рассказов по их публикациям в "Современнике" и в отдельном издании, а также выяснение всех обстоятельств разрешения и осуществления этого издания {Относящиеся к этому важнейшему в цензурной истории "Записок" эпизоду документальные материалы были опубликованы Ю. Г. Оксманом в первые годы после революции. Значительно дополненную разработку данной темы см. в исследовании того же автора "Секретное следствие о "Записках охотника" Тургенева в 1852 г." (Оксман, Сб, 1959, с. 246--307).}.

Между тем Тургенев, хотя и не знавший о начавшемся "следствии", сам решил несколько задержать выход в свет своей книги. Он опасался, что появление ее непосредственно после того, как он подвергся репрессиям, осложнит его положение. 6(18) июня 1852 г. Тургенев сообщал Аксаковым: "Вот и мои "Записки охотника" совсем готовы, и билет на их выпуск выдан; однако мы с Кетчером решились подождать".

Всё же в начале августа 1852 г. книга Тургенева вышла в свет (в Петербурге она появилась только в конце этого месяца) и сразу приковала к себе внимание всей образованной части русского общества. Примерно в течение полугода издание было полностью продано. 12(24) мая 1853 г. Тургенев сообщал И. Ф. Миницкому: "Уже три месяца, как все экземпляры разошлись". Но одновременно с завершением издания "Записок охотника" оканчивалось и начатое властями секретное следствие о них. Первый рапорт чиновника Главного управления цензуры Е. Е. Волкова министру народного просвещения о результатах обследования текста тургеневского произведения датирован 25 июня (7 июля) 1852 г.; второй - 5(17) августа. В этом последнем рапорте, написанном в дни выхода издания в свет (первое объявление о поступлении книги в продажу появилось 7 августа в "Московских ведомостях"), "Запискам охотника" давалась резко отрицательная характеристика, "... мне кажется,-- доносил цензор министру,-- что книга г. Тургенева сделает более зла, чем добра... и вот почему. Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу (нельзя же отвергать, что "Записки охотника", как и всякая другая книга, могут быть читаны грамотным крестьянином и другими лицами из низшего сословия), что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше. Не думаю, чтоб всё это могло принести какую-нибудь пользу или хотя бы удовольствие благомыслящему читателю; напротив, все подобные рассказы оставляют по себе какое-то неприятное чувство" (Оксман, Сб, 1939, с. 272--273).

Непосредственным результатом следствия о "Записках охотника" было увольнение от службы (с лишением пенсии) цензора Львова. "Отставить за небрежное исполнение своей должности",-- написал Николай I на "всеподданнейшем представлении" по этому вопросу Ширинского-Шихматова (там же, с. 297). Возникшая в связи с разбирательством дела о пропуске в печать сочинения, признанного "неблагонамеренным", "высочайшая резолюция" и всё следствие, ей предшествовавшее, не могли не отразиться и на ближайшей цензурной судьбе "Записок охотника". Впоследствии, отзываясь о статье, помещенной в журнале "Всемирная иллюстрация" (1869, No 20: "Наши замечательные деятели. IV. И. С. Тургенев"), где впервые, в общей форме, упомянуто было о цензурных мытарствах этой книги, Тургенев писал П. П. Васильеву (26 августа (7 сентября) 1869 г.): "Рассказ "Иллюстрации" о затруднениях, встреченных отдельным изданием "Записок охотника", совершенно верен; была даже речь об отобрании экземпляров, но дело обошлось тем, что запретили мне говорить и даже объявлять в журналах" {П. П. Васильев предлагал опубликовать это письмо Тургенева вместе с другим, адресованным ему же (от 23 июня (5 июля) 1869 г., в котором также говорится о "Записках охотника"), в издании "Библиографические записки", Казань, 1870, No 1, но в свет оно не вышло ("пробный" номер этого журнала был издан в 6 экз., но запрещен цензурой; в настоящее время известно лишь 2 экз. его, один - в ИРЛИ. См.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. М.; Л., 1958. Вып. IV, с. 42).}. "Внимание", уделенное властями первому отдельному изданию произведения, сделало практически невозможными как появление в печати отзывов на него, так и его скорое повторение. Следует отметить, что на пути к переизданию "Записок охотника" в николаевское царствование возникло вскоре еще одно препятствие. В апреле 1854 г., т. е. вначале Крымской войны, в Париже вышел в свет французский перевод "Записок охотника", выполненный Эрнестом Шаррьером {Mémoires d"un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}. Издание это было предпринято не столько с литературными, сколько с политическими целями. Оно было вызвано к жизни теми настроениями во французском общественном мнении, которые сопутствовали военному столкновению Франции с Россией. Тургенев вынужден был публично протестовать против недоброкачественного перевода Шарръера, равно как и против тенденциозного использования этого издания в целях антирусской пропаганды. Он выразил свой протест в форме письма в редакцию "Journal de St. Pétersbourg" (номер от 10(22) августа 1854 г.). Однако это выступление не могло снять тех критических, в адрес самодержавно-крепостнического режима Николая I, элементов книги Тургенева, которые в ней действительно имелись и которые были политически заострены как в самом переводе Шаррьера (начиная с заглавия), так и в откликах на него французской печати {Mémoires d"un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}.

История с переводом Шаррьера обрекала на неудачу дело переиздания "Записок охотника" при жизни Николая I. Однако н с началом нового царствования "Записки охотника" продолжали оставаться на положении вредной по содержанию книги {Об этом свидетельствуют, в частности, обнаруженные В. А. Громовым материалы следствия по делу Н. А. Мордвинова, обвинявшегося в распространении "преступных статей", к разряду которых причислялись и "Записки охотника". См.: Т, СС, 1975, т. 1, с. 367--368.}. Вопрос о новом издании их был поставлен Тургеневым и его друзьями в 1856 г. (в связи с подготовкой к печати первого собрания сочинений писателя - "Повести и рассказы", в трех томах). Но практически решение этого вопроса в цензурных инстанциях оказалось возможным лишь после того, как правительство окончательно решилось приступить к отмене крепостного права, что нашло выражение в известных рескриптах Александра II на имя Назимова - виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора. 25 декабря 1857 г. Некрасов писал Тургеневу в Рим: "После (вероятно, известного тебе) указа о трех губерниях нет, говорят, сомнения, что "Зап<иски> ох<отника>" будут дозволены" (Некрасов, т. X, с. 375).

Новое издание "Записок" было "дозволено", но не сразу {Подробнее см.: там же, с. 368--369.}. Главное управление цензуры разрешило издание 5 февраля 1859 г., причем Тургеневу было предложено внести в текст несколько изменений, указанных официальными рецензентами - цензорами В. Н. Бекетовым и А. И. Фрейгангом. Выходу в свет второго издания способствовал И. А. Гончаров, служивший в ту пору в цензуре {О представленной им докладной записке см. в кн.: Mаzon André. Ivan Gontcharov, un maître du roman russe. Paris, 1914, p. 347-356.}.

В февральской книжке "Современника" за 1859 г. Добролюбов включил в текст своего критического разбора пьесы А. Н. Островского "Воспитанница" следующее извещение: "Приготовляются к печати "Записки охотника" И. С. Тургенева, нового издания которых уже" несколько лет с таким нетерпением ожидала терпеливая русская публика. Эта новость уже не в предположениях только, а в действительности: мы видели, наконец, экземпляр "Записок охотника", одобренный цензурою к новому изданию. Месяца через два книга эта появится в свет" (отд. "Новые книги", с. 289).

Вышедшее в свет в первых числах мая второе издание по своему составу повторяло первое. Изменения в составе цикла были сделаны при издании его в 1860 г., в "Сочинениях", выпущенных Н. А. Ооновским. К двадцати двум рассказам цикла Тургенев присоединил здесь еще два очерка: "О соловьях" и "Поездка в Полесье". Первый был напечатан сначала в приложении к книге С. Т. Аксакова "Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах", вышедшей в Москве в 1855 г.; второй - в десятой книжке журнала "Библиотека для чтения" за 1857 г. Но уже в следующем издании своих "Сочинений", выпущенных в 1865 г. бр. Силаевыми в Карлсруэ, Тургенев исключил из цикла оба очерка, вернувшись в отношении состава "Записок охотника" к изданию 1852 года.

Вновь к работе над пополнением состава цикла Тургенев обратился в начале 70-х годов. В 1872 г. он напечатал в No 11 журнала "Вестник Европы" рассказ "Конец Чертопханова", написанный в завершение созданного еще в 1848 г. рассказа "Чертопханов и Недопюскин". Узнав об этом, П. В. Анненков тогда же писал Тургеневу, убеждая его оставить "Записки охотника" "в неприкосновенности и в покое после того, как они обошли все части света". "Ведь это дерзость,-- писал Анненков,-- не дозволенная даже и их автору. Какая прибавка, какие дополнения, украшения и пояснения могут быть допущены к памятнику, захватившему целую эпоху и выразившему целый народ в известную минуту. Он должен стоять - и более ничего. Это сумасбродство - начинать сызнова "Записки"" (письмо от 23 октября (4 ноября) 1872 г. - Рус Обозр, 1898, кн. V, с. 21). В ответном письме к Анненкову Тургенев как будто соглашался с доводами своего друга (письмо от 25 октября (6 ноября) 1872 г.), но, готовя очередное издание "Записок охотника" 1874 г., ввел в цикл не только рассказ "Конец Чертопханова", но и еще два: "Живые мощи" и "Стучит!". Из них первый был прежде напечатан в сборнике "Складчина" того же 1874 г. В основу обоих этих рассказов были положены старые творческие замыслы, возникшие еще в сороковые годы.

Были у Тургенева и другие замыслы и наброски, относившиеся к "Запискам охотника". Но к работе над их завершением он больше уже не обращался. В письме к Я. П. Полонскому от 13 (25) января 1874 г, Тургенев следующим образом характеризовал эти замыслы и наброски. "Иные очерки остались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие - потому что показались мне не довольно интересными или нейдущими к делу" (см. ниже, с. 511). К первой из этих групп принадлежали замыслы рассказов "Землеед" и "Русский немец и реформатор"; ко второй - рассказы "Приметы", "Незадача" и др. (см. Приложение II: Неосуществленные замыслы рассказов, предназначавшихся для "Записок охотника").

Появление "Записок охотника" в печати было встречено в русской критике разноречивыми оценками. Критики правого лагеря отнеслись к тургеневским очеркам и рассказам с безусловным отрицанием. Ф. В. Булгарин еще до появления "Записок" отдельной книгой напал на язык отдельных рассказов, усмотрев в нем "венец красноречия натуральной школы", с которой вел ожесточенную борьбу (Сев Пчела, 1847, No 109, с. 435). Изображения "сельской жизни" в "картинах" Тургенева он квалифицировал как "грязь" и "безграмотность" (там же, No 257, с. 1027). С. П. Шевырев критиковал рассказы "Записок" как произведение, будто бы, антигуманистическое и нехудожественное. Отвергая демократическое истолкование принципа гуманности, лежавшее в основе деятельности писателей "натуральной школы", Шевырев противопоставлял этому истолкованию всепрощающее христианское чувство. "Любовь,-- рассуждал этот критик,-- налагает на нас обязанность любить ближнего в каждом человеке, каков бы он ни был. Гуманность же сортирует людей,-- и к большинству их питает даже ненависть, а из ненависти не может выйти ничего изящного, ничего глубокомысленного, ничего возбуждающего..." Тургенева-прозаика Шевырев квалифицировал как "кописта, который не имеет поэтического призвания" (Москв, 1848, No 1, отд. "Критика", с. 54 и 41).

Славянофильская и близкая к ней критика с сочувствием отнеслась к тем рассказам цикла, в которых, без достаточных оснований, увидела апологию народного (крестьянского) смирения и покорности. Так, критик журнала "Северное обозрение" доказывал, что в рассказе "Смерть" Тургенев - "прекрасный живописец русского мира" - "верно и тонко воспроизвел одну из самых замечательных черт нашего народа - наш} 7 преданность воле бога..." {Сев Обозр, 1848, т. II, отд. "Критика и библиография", с. 55). Обличительные произведения цикла, напротив того, подвергались в славянофильской и родственной ей печати осуждению. Почвенническая критика в лице Аполлона Григорьева усматривала в "Записках охотника" только выражение "поэтических стремлений" их автора и, стало быть, отказывала произведению в подлинно реалистическом изображении действительности (Рус Сл, 1859, Ж 5, отд. "Критика", с. 18).

Представители либерального лагеря и эстетическая критика 40--50-х годов высоко оценивали художественные достоинства "Записок охотника". "Какой артист Тургенев,-- восклицал В. П. Боткин в письме к П. В. Анненкову. - Я читал их с таким же наслаждением, с каким, бывало, рассматривал золотые работы Челлини" (Анненков и его друзья, с. 553). Рецензент "Отечественных записок" писал, что форма, избранная Тургеневым, "дает ему свободу, как и автору "Мертвых душ", исходить вдоль и поперек пространное русское царство и на пути знакомиться с различными лицами и явлениями известной сферы жизни" (Отеч Зап, 1848, No 1, отд. V, с. 22). Но критика этого лагеря была равнодушна или даже враждебна ко многому из того, что составляло общественную силу произведения,-- к реализму "Записок охотника", к объективному значению содержащейся в них социальной критики и утверждению значения народного начала.

Не было недостатка и в субъективных интерпретациях произведения. П. В. Анненков ставил, например, в заслугу автору "Записок" соблюдение "уважения ко всем свои лицам", видел в художественном методе "Записок" черты не существующего в них объективизма ("Заметки о русской литературе прошлого года". - Совр, 1849, Л" 1, отд. "Русская литература", с. 19). Позднее, в статье о романе "Дворянское гнездо", Анненков находил, что "Записки охотника" похожи "на изящные, щеголеватые лодочки, неоценимые для прогулок, для полусерьезных и полушутливых бесед, но мало пригодные к большому, долгому и серьезному плаванию за богатствами русского духа и русской поэзии" (PB, 1859, No 8, с. 510).

Попытки ослабить или отрицать антикрепостническую направленность "Записок охотника" предпринимались и позже. Наиболее заметным в атом смысле был критический этюд В. П. Буренина "Литературная деятельность Тургенева" (СПб., 1884). Подобного рода тенденции проявлялись также в позднейших критических работах, особенно сильно в статьях, вошедших в сборник "Творчество Тургенева", под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова (М., 1920).

Наиболее правильное и полное для своего времени осмысление общественного содержания "Записок охотника", их объективного значения с точки зрения основных задач, стоявших перед русским освободительным движением, дали представители революционно-демократического лагеря. Начало этому положил Белинский - в своих эпистолярных отзывах и в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года". Далее, в примечаниях, приведены почти все отзывы Белинского о тех четырнадцати очерках и рассказах цикла, с которыми он был знаком {См. также: Бродский Н. Л. Белинский н Тургенев. - В сб.: Белинский - историк и теоретик литературы. М.; Л., 1949, с. 323--342; Кийко Е. И. Белинский и "Записки охотника". - Орл сб, 1955, с. 136--150.}. Наибольшее одобрение критика вызвали произведения с ярко выраженной антикрепостнической тенденцией - например, рассказ "Ермолай и мельничиха", особенно же рассказы "Бурмистр" и "Контора", в которых с большой силой отразились оппозиционно-демократические настроения передового отряда русской интеллигенции в конце 40-х годов. А эти настроения, как указывал Ленин по поводу письма Белинского к Гоголю, отражали, в свою очередь, настроения крепостных крестьян (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 469).

Продолжая и развивая оценки Белинского, Герцен писал в книге "О развитии революционных идей в России" (1851): "Кто может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда, замечательную повесть "Антон-горемыка" или шедевр И. Тургенева "Записки охотника"?" (Герцен, т. VII, с. 228). В статье "Новая фаза русской литературы" (1864) Герцен указывал, что тургеневские "очерки из жизни крепостных - эта поэтическая обвинительная речь против крепостничества - принесли огромную пользу" (там же, т. XVIII, с. 215). В более ранней статье "О романе из народной жизни в России" (1857) Герцен подчеркивал как характерную особенность стиля "Записок охотника" - сочетание их обличительного содержания с мягкой, артистической формой: "У Тургенева есть свой предмет ненависти, он не подбирал крохи за Гоголем, он преследовал другую добычу - помещика, его супругу, его приближенных, его бурмистра и деревенского старосту. Никогда еще внутренняя жизнь помещичьего дома не подвергалась такому всеобщему осмеянию, не вызывала такого отвращения и ненависти. При этом надо отметить, что Тургенев никогда не сгущает краски, не употребляет энергических выражений, напротив, он рассказывает совершенно невозмутимо, пользуясь только изящным слогом, что необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта против крепостничества" (там же, т. XIII, с. 177).

Сходное с герценовским мнение высказал и Н. П. Огарев: "Тургенев доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их" (Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Госполитиздат, 1952, т. I, с. 463).

На особую форму связи "Записок охотника" с Гоголем указывал Чернышевский в статье "Не начало ли перемены? (Рассказы Н. В. Успенского. Две части. СПб., 1861г.)". Он писал:

"Говорить всю правду об Акакии Акакиевиче бесполезно и бессовестно, если не может эта правда принести пользы ему, заслуживающему сострадания по своей убогости. Можно говорить об нем только то, что нужно для возбуждения симпатии к нему. Сам для себя он ничего не может сделать, будем же склонять других в его пользу. Но если говорить другим о нем всё, что можно бы сказать, их сострадание к нему будет ослабляться знанием его недостатков. Будем же молчать о его недостатках.

Таково было отношение прежних наших писателей к народу. <...> Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями - всё это насквозь пропитано запахом "шинели" Акакия Акакиевича" (Чернышевский, т. VII, с. 859).

"Записки охотника" принадлежали к тем художественным произведениям, к которым было приковано внимание всей читающей России. Отклики и суждения читателей, дошедшие до нас в эпистолярных и мемуарных документах эпохи, представляют значительный интерес.

Гоголь, ознакомившийся с тургеневскими рассказами, опубликованными в пятой книге "Современника" за 1847 год, писал 26 августа (7 сентября) того же года П. В. Анненкову: "Изобразите мне <...> портрет молодого Тургенева, чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что прочел, талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем" (Гоголь, т. XIII, с. 385). Некрасов сообщал Тургеневу 24 июня 1847 г.: "Нас (редакцию "Современника") то и дело спрашивают, будут ли в "Современнике" еще Ваши рассказы" (Некрасов, т. X, с. 71). Самому Некрасову пришлись "по сердцу" рассказы всего тургеневского цикла (там же, с. 62). Е. М. Феоктистов в одном из писем к Тургеневу свидетельствовал, что по сравнению с Петербургом успех его рассказов в Москве "повторился еще в большей степени", что в московской публике "о них говорят с восторгом". Несколько позже громадный успех "Записок охотника" косвенно подчеркивал и Чернышевский, писавший весною 1857 г. Тургеневу о сборнике стихотворений Некрасова: "После Ваших "Записок охотника" ни одна книга не производила такого восторга" (Чернышевский, т. XIV, с. 345).

Новаторский характер "Записок охотника" подчеркивал Салтыков-Щедрин, считавший, что Тургенев в них не имел предшественников (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 440). Рассказы тургеневского цикла Щедрин противопоставлял идиллическим произведениям Григоровича и рассказам Ник. Успенского, в которых народный быт изображался с оттенком карикатурности (там же, с. 31--33).

Особенную ценность имеют те отзывы современников, которые были вызваны появлением в свет первого отдельного издания "Записок" (1852 г.),-- отзывы о нем в печати, как сказано, фактически были запрещены.

Проницательную, тонкую характеристику художественной манеры Тургенева в "Записках охотника" дал после чтения их в отдельном издании 1852 г. Ф. И. Тютчев: "Я,-- писал он своей жене,-- был уверен, что вы оцените книгу Тургенева. В ней столько жизни и замечательная сила таланта. Редко соединялись в такой степени, в таком полном равновесии два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к человечеству и артистическое чувство. С другой стороны, не менее замечательное сочетание самой интимной реальности человеческой жизни и проникновенное понимание природы во всей ее поэзии" (Старина и новизна. СПб., 1914. Т. XVIII, с. 45. - Подлинник по-французски). Яркое свидетельство силы впечатления, испытанного от чтения "Записок охотника", оставил Гончаров, познакомившийся с ними за много тысяч верст от своей родины и писавший Языковым в декабре 1853 г.: "... заходили передо мной эти русские люди, запестрели березовые рощи, нивы, поля и <...> прощай Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья и кусты, море, где я - всё забыл. Орел, Курск, Жиздра, Бежин луг - так и ходят около" (Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. VIII, с. 262). А впоследствии, определяя связь автора "Записок" с изображенной в них действительностью, Гончаров писал в статье "Лучше поздно, чем никогда": "... Тургенев, создавший в "Записках охотника" ряд живых миниатюр крепостного быта, конечно, не дал бы литературе тонких, мягких, полных классической простоты и истинно реальной правды, очерков мелкого барства, крестьянского люда и неподражаемых пейзажей русской природы, если б с детства не пропитался любовью к родной почве своих полей, лесов и не сохранил в душе образа страданий населяющего их люда" (там же, с. 108--109).

Размышляя - в своем дневнике 1853 г. - о нравственном смысле "Записок охотника", Лев Толстой особенно одобрял стремление Тургенева изобразить положительные стороны крестьянской жизни. Он писал: "Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее. Это достоинство Тургенева и недостаток Григоровича и его рыбаков" (Толстой, т. 46, с. 184).

Толстой был здесь, однако, не совсем прав: Григорович не занимался отысканием у русских крестьян "дурного". Но, правдиво рисуя их жизнь, со всеми темными ее сторонами, писатель стремился вызвать чувство сострадания и жалости к народу. Тургенев (как и сам Толстой) шел иным путем, стремясь показать многообразие и богатство духовной жизни русского мужика, глубину и одаренность его национального характера. В "Записках охотника" он решительно преодолел сентиментальное народолюбие Григоровича, рисовавшего своих мужиков забитыми и бесконечно терпеливыми "горемыками". В этой широте реалистического подхода к новой для русской литературы сфере действительности и была заключена одна из причин жизненности тургеневского шедевра {Главенствующая тенденция "Записок охотника" - изображение духовного богатства русского крестьянина - была справедливо подчеркнута еще в книге: Венгеров С. А. Русская литература в ее современных представителях. Ч. I, Тургенев. СПб., 1875. Наиболее полное свое изучение она получила в советском литературоведении. См.: Сергиевский И. В. Мотивы и образы Тургенева. - Литературный критик, 1938, No 11 (вошло в его кн.: Избранные работы. М., 1961, с. 153--173); Белова H. M. Изображение народа в "Записках охотника" И. С. Тургенева. - Уч. зап. Саратов. ун-та, 1957, вып. 56; Петров С. М. И. С. Тургенев. Творческий путь. М., 1961, гл. II; Самочатова О. Крестьянская Русь в литературе. Тула, 1972.}.

"Записки охотника" оказали громадное воздействие на русскую и западноевропейские литературы. Первое, как сказано выше, отметил еще Щедрин, указавший, что "Записки охотника" "положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459). Влияние тургеневской манеры прежде других испытал на себе Л. Толстой, {См.: Бялый Г. А. Лев Толстой и "Записки охотника" И. С. Тургенева. - Вестн. Ленингр. ун-та, 1961, No 14, серия ист., яз. и лит-ры, вып. 3, с. 55--63; Симонова В. Г. Принципы создания народных характеров в творчестве Тургенева и Толстого 50-х годов. ("Записки охотника" и "Утро помещика"). - В кн.: Филологические очерки / По материалам Воронежского края. Воронеж, 1966, с. 59--96; Краснов Г. В. "Записки охотника" Тургенева и творчество Толстого. К спорам об изображении характеров. - В кн.: Л. Н. Толстой. Статьи и материалы. Горький, 1966. Т. VI, с. 7--24.} вспоминавший о "незабвенном впечатлении", которое произвели на него в юности "Записки охотника", впервые открывшие ему, что русского мужика "мощно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно описывать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом" (Толстой, т. 66, с. 409). Характеризуя Тургеневу "очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских)" в толстовской "Рубке леса", Некрасов писал: "Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие "З<аписки> ох<отника>", а один офицер,-- так просто Гамлет Щ<игровского> уезда в армейском мундире" (Некрасов, т. X, с. 236). Автор "Записок охотника", несомненно, помог и творческому развитию самого Некрасова - от "Бежина луга" идет прямая дорога к поэме "Крестьянские дети" (ср. близкую к некрасовским сцену деревенских похорон в "Касьяне с Красивой Мечи"). Значительней интерес представляет признание Н. С. Лескова. Прочитав "Записки охотника", он "весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называется искусством" (Лесков Н. С. Собр. соч. М., 1958, Т. 11, с. 12). Установлено влияние этого цикла на "Записки степняка" А. И. Эртеля, многие очерки Н. Н. Златовратского, П. В. Засодимского, И. А. Салова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, на такие произведения Короленко, как "Река играет", на молодого Чехова как автора рассказов о мечтателях и художниках.

"Записки охотника" произвели огромное впечатление на Короленко-гимназиста. "Меня, - писал он,-- точно осияло. Вот они, те "простые" слова, которые дают настоящую, неприкрашенную "правду" и все-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая ее шири и дали" (Короленко В. Г. Собр. соч. М., 1954. Т. V, с. 265--266). Горький называл "Записки охотника" "удивительными"; он относил эту книгу к числу тех, которые "вымыли" ему душу, "очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности" (Горький М. Полн. собр. соч. М.: Наука, 1972. Т. 15, с. 373) {Об историко-литературной роли "Записок охотника" см.: Бялый Г. А. "Записки охотника" и русская литература. - Ор. сб, 1955, с. 14--35; Назарова Л. Н. И. С. Тургенев и русская литература середины XIX - начала XX в. Л.: Наука, 1979, с. 11--90.}.

"Записки охотника" повлияли и на литературы других народов нашей страны. Из украинских, например, писателей этому циклу особенно многим были обязаны Марко Вовчок, Иван Франко, Панас Мирный.

Велико и плодотворно влияние, оказанное "Записками охотника" на многочисленные зарубежные литературы {Этой теме посвящена работа: Алексеев М. П. Мировое значение "Записок охотника". - Орл сб. 1955, с. 36--117 (другой вариант этой статьи, существенно переработанной в разделах, относящихся к славянским литературам, румынской и др.? см. в сб.: Творчество И. С. Тургенева. М.: Учпедгиз, 1959, с. 69--140).}. Произведение это выходило во множестве изданий на языках Западной Европы, Америки, Азии и Африки. Именно "Записки охотника" ввели Тургенева в мировую литературу и в особенности содействовали последующему распространению его славы за рубежом. П. В. Анненков свидетельствует об "единогласном, почти восторженном одобрении", каким "Записки охотника" были встречены на Западе (Анненков, с. 337, 338).

Здесь впервые как автор рассказов "охотника-любителя" Тургенев был упомянут в 1849 г. в немецком журнале "Blatter für literarische Unterhaltimg" {См.: Еiсhhоlz J. Turgenev in der deutsclien Kritik bis zum Jahre 1883. - Germanoslavica, Prag, 1931, Bd. 1, S. 43.}.

Первые переводы "Записок охотника", сделанные еще до появления их русского отдельного издания, были немецкими, и начал работу над ними раньше других авторов, очевидно, Август Видерт. Он был уроженцем Москвы, хорошо знал многих русских литературных деятелей - Некрасова, Григоровича, Фета и других, был знаком и с Тургеневым.

Видерт переводил "Записки охотника" по тексту "Современника". 24 февраля 1852 г. он сообщал из Москвы Г. П. Данилевскому, что перевел уже следующие рассказы - "Малиновая вода", "Уездный лекарь", "Бирюк", "Лебедянь", "Татьяна Борисовна и ее племянник", "Смерть", "Хорь и Калиныч", "Петр Петрович Каратаев" и переводит "Бурмистра" {См. указ. выше статью М. П. Алексеева (Орл сб, 1935, с. 49), а также публикацию писем А. Видерта, подготовленную Ю. Д. Левиным и Л. Н. Назаровой, в изд.: I. S. Turgenev und Deutschland. Materialien und Untersuchungen. Berlin, 1965. Bd. 1, S. 166.}. Но в соперничество с Видертом вступили другие переводчики. Летом 1852 г. рассказы из "Записок охотника" ("Aus den Memoiren eines Jägers") стали появляться в переводе Т. Громанна в "St. -Petersburger Zeitung". Там были напечатаны "Хорь и Калиныч" (No 139, 140 от 21 июня (3 июля)и 22 июня (4 июля)), "Ермолай и мельничиха" (No 147 от 2 (15) июля) и "Мой сосед Радилов" (No 148, 149 от 4 (16) и 5 (17) июля). Эти публикации - из них два первых рассказа издатель газеты К. Майер перепечатал в "Belletristische Blatter aus Rußland" (1853--1854) - вызвали недовольство цензуры. Вмешательством цензора объяснялись искажение в переводе концовки рассказа "Мой сосед Радилов" и оборванный на середине перевод "Ермолая и мельничихи".

Переводы Видерта увидели свет в декабре 1852 - январе 1853 г. в лейпцигской "Novellenzeitung": "Петр Петрович Каратаев" (1852, No 49, S. 355--365), "Лебедянь" (1853, No 1, S. 4--9), "Смерть" (1853, No 14, S. 211--219), "Ермолай и мельничиха" (1853, No 18, S. 275--283) {См.: Dornacher K. Die ersten deutschen tjberset-zungen der "Zapiski ochotnika" I. S. Turgenevs und ihr Echo in der zeitgenössischen deutschen Literaturkritik (1854--1855). - Wissenschaftliche Zeitschrift der Pädagogischen Hochschule Potsdam, Gesellschafts- und sprachwissensch. Reihe, 1966. H. 2, S. 153.}. Рассказ "Татьяна Борисовна и ее племянник" в переводе Видерта появился вскоре в "St. -Petersburger Zeitung" (1853, No 256, 257, 258, 259 от 18 (30) ноября, 19 ноября (1 декабря), 20 ноября (2 декабря), 21 ноября (3 декабря)).

Переводы Видерта высоко оценил М. Л. Михайлов {См.: Михайлов М. О новых переводах с русского языка на немецкий. - Отеч Зап , 1854, No 3, отд. V, с. 14.}. Они были замечены и в немецких литературных кругах, в которых Видерт, переехавший в 1852 г. в Берлин, приобрел много новых знакомств. При содействии Теодора Шторма, на которого произвели большое впечатление тургеневские рассказы в переводе Видерта, последний смог выпустить их отдельной книгой в берлинском издательстве Г. Шиндлера (Aus dem Tagebuch. eines Jägers, von I. Turghenev. Deutsch von August Viedert. Berlin, 1854) {О своей роли посредника в осуществлении этого издания Т. Шторм рассказал в письме к Т. Фонтане в сентябре 1854 г. См.: I. S. Turgenev und Deutschland, S. 304.}. Второй том появился там же в 1855 г. под тем же названием, однако переводы для него были сделаны другим, менее искусным, переводчиком - Августом Больтцем, преподавателем русского языка в Берлине. В отстранении Видерта от участия в немецком издании "Записок охотника" сказалось, кроме ряда случайных обстоятельств, соперничество переводчиков, наперебой спешивших познакомить немецкого читателя с новым ярким явлением русской прозы.

Оба тома немецких переводов "Записок охотника" (в 1858 г. Г. Шиндлер соединил их под одним переплетом) были с интересом встречены немецкой критикой. Видерт писал Тургеневу 8 декабря н. ст. 1854 г., что появилось уже свыше двадцати рецензий, а в письме от 10 января н. ст. 1855 г. уверял писателя, что "еще ни одна русская книга не имела в Берлине такого успеха" {Цит. по статье: Dornacher К. Die ersten deutschen Übersetzungen der "Zapiski ochotnika" I. S. Turgenevs..., S. 154. - Письма А. Видерта к Тургеневу находятся в Парижской Национальной библиотеке. См.: Mazon, p. 107.}. Некоторые из этих отзывов переводчик переслал автору, поблагодарившему его в письме от 5 (17) апреля 1855 г. {Один из отзывов - в статье о Тургеневе немецкого "Энциклопедического словаря" Ф. А. Брокгауза (10-е изд., 1855, т. 15, с. 255) - принадлежал самому Видерту.}

К настоящему времени определенно известны десять откликов на появление обоих томов. Не исключено, что часть рецензий остается неизвестной исследователям из-за редкости и труднодоступности изданий.

В "Literaturblatt des Deutschen Kunstblattes" появились две неподписанные рецензии молодого писателя П. Гейзе, ставшего впоследствии одним из друзей Тургенева. В заметке, посвященной первому тому немецкого издания (No 24 от 30 ноября 1854 г., с. 96), Гейзе проницательно указал на то, что тургеневский стиль основывается на новых, реалистических принципах изображения действительности, отличаясь от исчерпавшего себя романтизма "простотой и естественностью в передаче явлений". Рецензент подчеркивал "свежесть, тонкость и мужественную силу" манеры русского писателя, хотя и не касался, в соответствии со своими литературными принципами, общественного содержания произведений. Как новаторство Тургенева он расценил его преимущественный интерес к человеческим характерам, а не к сюжету ("Человек стоит для него на первом, судьба - на втором плане"). Это было совершенно не в традициях немецкой новеллы. Во второй статье о "Записках охотника" (No 13 от 23 июня 1855 г., с. 51--53) Гейзе уделил основное внимание тургеневскому пейзажу.

Положительными рецензиями на издание "Записок охотника" в немецком переводе откликнулись также "Magazin für die Literatur des Auslandes" (1855, К" 63, S. 252) и "Blatter für literarische Unterhaltimg" (1855, 8 März, S. 184).

О реализме Тургенева при изображении российской действительности писал демократически настроенный литератор Р. Прутц в "Deutsches Museum" (1855, S. 35, 258). Метод Тургенева критик связывал с наследием Пушкина, который первым обратился от изображения эстетически прекрасного к реальным особенностям современной жизни. Вместе с другими писателями Германии, боровшимися в эти годы за утверждение в литературе принципов реализма, Прутц приветствовал немецкое издание "Записок охотника" как "чрезвычайно ценный вклад" в немецкую литературу.

В лейпцигской "Illustrierte Zeitung" (1855, No 633, 18. August, S. 121 f.) выступил со статьей о Тургеневе его друг Л, Пич, начав тем самым многолетнюю и деятельную пропаганду тургеневского творчества в Германии. Пич встречался с Видертом, который сообщил ему подробности биографии Тургенева, историю создания и печатания "Записок охотника" {См.: Pietsсh L. Wie ich Sehriftsteller geworden bin. Berlin, 1893. Bd. 1, S. 190 f.}.

В противоположность П. Гейзе, увидевшему в этом произведении едва ли не первый шаг на творческом пути автора, Пич по праву утверждал, что весь цикл "Записок" - это "зрелый плод полностью сформировавшегося таланта, обогащенного опытом, наблюдениями, исследованием". Не впадая в натуралистическую описательность, Тургенев "умел, по словам Пича, нарисовать "точную и правдивую картину всей русской национальной жизни".

Переводы Видерта и Больтца послужили лишь первоначальному знакомству немецкой публики с автором, которому вскоре суждено было стать одной из замечательных фигур немецкой литературной жизни. Эти переводы познакомили с творчеством Тургенева не только немцев, но и читателей соседних с Германией стран - скандинавских, а также славянских.

Впоследствии "Записки охотника" составили 8-й и 9-й тома (1875) митавского немецкого издания сочинений Тургенева, предпринятого Б. Э. Вере.

Во французской печати о Тургеневе как авторе "Записок охотника" было впервые упомянуто в 1851 году критиком Сен Жюльеном, который в статье о сочинениях В. А. Соллогуба назвал и Тз г ргенева, молодого русского писателя, оставившего занятия поэзией и обратившегося к прозе. "Тургенев,-- отмечал Сен Жюльен,-- показал в своих рассказах, в частности в "Записках охотника" <...> талант, полный своеобразия". Эти, по словам критика, "симпатичные этюды" проникнуты "идеей справедливости и чувством естественного права" {Revue des Deux Mondes, 1851, t. XII, 1 octobre, p. 74--75.}.

Издание в 1854 году первого французского перевода "Записок охотника", выполненного Э. Шаррьером, как уже отмечалось выше, имело очевидную политическую подоплеку. Этим прежде всего, а также неудовлетворительным характером самого перевода был вызван протест Тургенева в "Journal de St. -Pétersbourg" (см. с. 411). Политической тенденциозностью были отмечены и отклики на перевод Шаррьера во французской печати. Однако эта тенденциозность, равно как и недостатки перевода, изобилующего домыслами и неточностями, не помешали целому ряду французских критиков справедливо и объективно судить о действительных достоинствах "Записок охотника", говорить о литературном мастерстве их автора {См.: Клеман М. К. "Записки охотника" и французская публицистика 1854 г. - В кн.: Сборник к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934, с. 305--314.}.

Среди статей и рецензий, которыми во Франции было отмечено появление перевода Шаррьера, особого внимания заслуживает статья Проспера Мериме, ставшего впоследствии другом Тургенева,-- "Крепостное право и русская литература" (1854). Она также не свободна от некоторых тенденциозных преувеличений военного года. Однако, сконцентрировав свое внимание при разборе тургеневских рассказов на отразившихся в них признаках разложения крепостнического строя в России накануне Крымской войны, Мериме дает и высокую оценку художественных достоинств книги Тургенева, высказывает критические замечания в адрес переводчика. "Это произведение,-- пишет он,-- интересное, поучительное, хотя и без претензий, значительное, несмотря на свой небольшой объем. <...> Благородный патриотизм не мешает г-ну Тургеневу замечать недостатки и пороки установлений своей страны. Он не выискивает дурного, страдает, когда с ним сталкивается, но когда он с душевной болью всё же бывает вынужден изобличать его, то говорит о нем откровенно и смело <...> Манера письма г-на Тургенева напоминает гоголевскую. Как и автор Мертвых душ, он непревзойден в деталях. <...> Во всем, что пишет г-н Тургенев, чувствуешь любовь к доброму и прекрасному, располагающую душевную чуткость". "Надеюсь,-- заключал Мериме свой разбор,-- г-н Тургенев, которого я не имею чести знать, еще молод и Записки русского охотника -- это лишь вступление к более глубоким и значительным произведениям" {Мериме Проспер. Собр. соч. в 6-тн т. М.: Правда, 1963. Т. 5, с. 192--198.}.

Опубликованная в "Revue des Deux Mondes", одном из самых влиятельных французских журналов, и принадлежащая известному писателю, статья эта не могла не привлечь к себе самого широкого внимания. И когда Тургенев осенью 1856 года приехал в Париж, его уже знали здесь именно как автора "Записок охотника" {Свидетельством тому может служить, в частности, письмо В. П. Боткина, который писал из Москвы 29 сентября 1856 г. Тургеневу: "На днях, гуляя с Григоровичем, встретили мы французского актера Берне, только вернувшегося из Парижа. Он объявил, что ему Ал. Дюма с братиею поручили передать тебе тысячу любезностей за твои "Записки охотника", которые они все читали с великим удовольствием" (Боткин и Т, с. 93).}. Однако недовольство переводом Шаррьера побудило Тургенева поддержать другого переводчика своих "Записок" - Ипполита Делаво, который, по его собственному свидетельству, перевел "Записки охотника" вскоре после появления их отдельного издания в Москве в 1852 году, но долго не мог найти издателя для своего труда {См.: Прийма Ф. Я. Новые данные о "Записках охотника" Тургенева во французской литературе. - Орл сб, 1955, с. 340--341.}. Около года продолжалась совместная работа Делаво и Тургенева над этим переводом, пока он не вышел в свет {Récits d"un chasseur par Ivan Tourguénel. Traduits par H. Delaveau. Seule édition autorisée par l"auteur. Paris, 18-58.}. Перевод Делаво действительно неизмеримо ближе шаррьеровского стоял к русскому подлиннику, что как несомненное его достоинство отмечали и рецензенты. Тем не менее, с точки зрения последующей французской критики, добросовестный и близкий к подлиннику перевод Делаво получился всё же невыразительным, суховатым, недостаточно "французским", и защитники перевода Шаррьера, в последующих переизданиях исправленного и несколько улучшенного, находились вплоть до последнего времени {См. предисловие в изд.: Tourgueniev Ivan. Mémoires d"un chasseur. Trad, par H. Mongault. Paris, 1929.}. Сам Тургенев был также не вполне удовлетворен переводом Делаво и, посылая экземпляр книги М. Дюкану, просил не забывать при чтении о тусклом и дословном характере перевода (письмо без даты, относящееся к 1867--1869 гг.; подлинник по-французски).

Таким образом, уже к концу 50-х годов французские читатели получили два перевода "Записок охотника", открывавшие возможность их сопоставления и дававшие достаточно полное представление об оригинале. Переиздания этих переводов свидетельствовали о том, что книга продолжала читаться, что интерес к ней не только не ослабевал, но повышался. Последнему содействовало также и то, что о книге всё чаще и чаще, по разным поводам, говорили во французской печати, и самые лестные отзывы о ней давали, один за другим, крупнейшие представители французской литературы.

Правдивость этой книги отметил Ламартин, писавший, что талант Тургенева "свежий, оригинальный, тонкий, ясный <...> Здесь не чувствуется никакой искусственности" {Lamartine A. Souvenirs et portraits. Paris, 1872. T. III, p. 339--345.}. Жорж Санд справедливо увидела в "Записках охотника" "жалость и глубокое уважение ко всякому человеческому существу, какими бы лохмотьями оно ни прикрывалось и под каким бы ярмом оно ни влачило свое существование". При посвящении Тургеневу рассказа "Пьер Боннен", навеянного "Касьяном с Красивой Мечи", Жорж Санд писала: "Вы - реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять", а другой раз (по поводу "Живых мощей") признавалась ему: "Учитель,-- все мы должны пройти Вашу школу" {См.: Каренин В. Тургенев и Жорж Санд,-- Т сб (Кони), с. 114--115.}. А. Додэ, прочитавший "Записки охотника" "с глубоким восхищением", особенно оценил мастерство Тургенева-пейзажиста, основанное на "любви к природе в ее великих проявлениях" {Иностранная критика о Тургеневе. СПб., 1884, с. 195.}.

Флобера пленяла тонкость, простота, эмоциональность повествовательного искусства Тургенева. "Я,-- признавался он Тургеневу,-- восхищаюсь этой манерой, одновременно пылкой и сдержанной, этим вашим сочувствием, которое нисходит до самых ничтожных существ и одухотворяет пейзаж <...> Сильный и вместе с тем нежный аромат исходит из ваших произведений, пленительная грусть, проникающая до глубины моей души" {Flaubert G. Lettres inédites à Tourgueneff. Présentation et notes-par"Gerard Gailly. Monaco, 1946, p. 2--4.}. Анатоль Франс, в одном из своих фельетонов пересказавший ряд рассказов из "Записок охотника", писал об их героях: "Их видишь: они движутся, они любят, они страдают <...>: это народ, это жизнь" (Орл сб, 1955, с. 362). А десятилетие спустя молодой Ромен Роллан сделал следующую запись в своем дневнике (1887) преде чтения "Записок охотника": "Взволнованная, свежая, сверкающая любовь к природе. Все породы деревьев и птиц. Чудесная галерея портретов современников. Это тот самый материал человеческих душ, который был брошен Толстым в огромное всеобъемлющее действие. Большая точность, ничего расплывчатого, всё очень искусно конденсировано, каждый маленький рассказ мог бы у Толстого стать романом" {Иностранная литература; 1955, No 1, с. 130.}. Подлинным ценителем "Записок охотника" во Франции был также Мопассан, в рассказах которого ("Кропильщик", "Папа Симона" и др.) усматривают отчетливое воздействие манеры "Записок охотника"; один неосуществленный рассказ из этого цикла ("Страх") сохранился в записи Мопассана со слов самого Тургенева.

Сходную судьбу "Записки охотника" имели также в английской литературе. В Англии об этой книге Тургенева узнали почти одновременно с французскими читателями. Еще в августовской книжке журнала "Frazer"s Magazine" за 1854 г. была напечатана анонимная статья под заглавием "Фотографии русской жизни", где впервые в английской печати была дана общая характеристика "Записок охотника", сопровождавшаяся пятью отрывками из этой книги в английском переводе. Автор статьи писал, что книга русского писателя, при ее малом объеме и эпизодическом характере, построения, дает более красноречивую и впечатляющую картину крепостничества, чем это могли бы представить "несколько томов" исследований. Эти положения в статье иллюстрированы отрывками из "Хоря и Калиныча", "Двух помещиков", "Бурмистра", "Певцов", а "Бежин луг" рекомендуется читателям как рассказ, "полный поэзии" и особенно своеобразный по своему "национальному колориту".

В следующем году в четырех номерах журнала Ч. Диккенса "Household Words" от 3 марта, 7 апреля, 21 апреля и 24 ноября 1855 г. последовательно появились переводы четырех рассказов из "Записок охотника" ("Бурмистр", "Петр Петрович Каратаев", "Льгов", "Певцы"). В предисловии к первому рассказу анонимный автор подчеркивал гуманистический замысел "Записок охотника", высказывал особое негодование по поводу жестокостей, творящихся в стране, считающей себя "цивилизованной и христианской". Несмотря на встречающиеся в статье преувеличения и несообразности, обусловленные сложными англо-русскими отношениями периода Крымской войны, эта публикация имела определенное значение для популяризации "Записок охотника" среди английских читателей. Благодаря авторитету и славе своего редактора журнал Диккенса имел много подписчиков и пользовался широким распространением также за пределами Англии.

Несколько ранее того времени, когда Диккенс печатал в своем журнале четыре рассказа из "Записок охотника", в Эдинбурге появился первый полный английский перевод книги Тургенева под названием: "Русская жизнь во внутренних областях страны, или Впечатления охотника. Сочинение Ивана Тургенева из Москвы" {Russian Life in the Interior, or the Experiences of a Sportsman. By Ivan Tourghenieff of Moscow. Edited by James D. Meiklejohn. Edinburgh, Adam and Charles Black, MDCCCLV.}. Переводчик Джемс Миклджон в предисловии уведомлял читателя о том, что его перевод сделан с французского. Сопоставление переводов Шаррьера и Миклджона подтверждает это. И так же, как первый, второй вызвал к себе резко отрицательное отношение Тургенева (см. его письмо к издателю "Pall Mall Gazette" от 1 декабря 1868 г.). Лишь на рубеже XIX и XX веков, когда слава и литературное влияние Тургенева достигли в Англии наибольшей силы, "Записки охотника" много читались в новом, полном и удачном переводе Констанции Гарнетт, в составе полного собрания его сочинений в 15 томах (1894--1899; оно дважды переиздавалось в Лондоне в 1906--1907 гг. и один раз в Нью-Йорке - в 1906 г.).

"Записки охотника" нашли усердных читателей и ценителей среди таких видных мастеров английской художественной прозы, как Д. Голсуорси, А. Беннет, Дж. Мур. Книга Дж. Мура "Невспаханное поле" (1903), по свидетельству самого автора, всецело обязана "Запискам охотника" как своему образцу. Влияние "Записок охотника" сказалось и на произведениях ряда североамериканских писателей (Кейбла, Гарленда и др.), оставило заметные следы во многих других литературах всех континентов. Многочисленны были воздействия книги Тургенева в литературах чешской, хорватской, венгерской, румынской. Поздние, но своеобразные отклики вызвала она также в Иране, в арабских странах, в Японии и Китае {См., в частности, статьи А. А. Долининой ""Записки охотника" на арабском языке" и Т. А. Малиновской ""Записки охотника" в Китае": Орл сб, 1955, с. 364--384, а также работу: Шнейдер М. Е. Русская классика в Китае. М., 1976.}.

Глубокое и продолжительное воздействие Тургенева испытал на своем творчестве признанный классик новой японской литературы, один из зачинателей в ней критического реализма Фтабатэй Симэй (1864--1909). В самом начале своей деятельности - в 1888 году - Фтабатэй непосредственно с русского текста перевел рассказы "Свидание" - из "Записок охотника" - и "Три встречи". Эти переводы произвели на японского читателя сильное впечатление. "Я читал и перечитывал эти рассказы и мне всё было мало. Я их переписал",-- вспоминал в 1909 году младший современник Фтабатэя, один из крупнейших писателей Японии Токутоми Рока {Цит. по статье: Конрад Н. И. К вопросу о литературных связях. - Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1957, т. XVI, вып. 4, с, 306.}. Как отмечает Н. И. Конрад, в рассказе "Свидание" "с особой тщательностью" переведена его первая часть, описание березовой рощи. "Отрывки именно из этой части перевода,-- пишет исследователь,-- впоследствии стали включать в "Хрестоматии" родного языка, т. е. в собрания лучших образцов японской речи. Куникида Доппо (1871--1908), один из корифеев реалистической литературы Японии в пору ее расцвета, в свой "Дневник равнины Мусаси", где описывается живописная природа обширной равнины, к которой примыкает город Токио, прямо вставил при описании лесной чащи целые куски из перевода Фтабатэя. Так русская березовая роща оказалась перенесенной на японскую землю.

Но не она была перенесена <...> не русская березовая роща, как таковая, была перенесена на японскую землю, а приемы описания рощи. Так, как Тургенев средствами языка нарисовал в своем рассказе картину рощи, японские писатели тогда нарисовать не могли <...> Японские писатели, рисуя средствами языка пейзаж, привыкли воспринимать этот пейзаж в линейной перспективе; соответствующим образом выбирали они и языковые приемы. В тургеневском же пейзаже они почувствовали глубину пространства, светотень; поэтому-то Фтабатэю и пришлось так поработать, чтобы найти языковые средства, могущие передать это другое, непривычное для его поколения, восприятие. И он этого достиг. Поэтому-то перевод Фтабатэя "открыл глаза" его современникам. Токутоми Рока правильно сказал, что перед ним открылся новый прекрасный мир" {Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1957, т. XVI, вып. 4, с. 307.}.

Окончание, в начале 50-х годов, работы над "Записками охотника" Тургенев осознавал как завершение целой полосы в своем творчестве. В письме к Б. М. Феоктистову от 2 (14) апреля 1851 г. Тургенев заверял, что "Записки охотника" "прекращены навсегда". Это убеждение и начавшиеся интенсивные поиски новых путей наложили определенный отпечаток на суждения писателя о своем произведении.

Наибольшее количество высказываний Тургенева о "Записках" приходится на 1852 год, когда рассказы и очерки цикла впервые предстали и перед читателями и перед самим автором собранными воедино, в книгу. В тургеневских суждениях, относящихся как к этому, так и к позднейшему периоду, отчетливо различимы две линии оценок: одна, относящаяся преимущественно к художественной стороне "Записок", другая - к их общественному содержанию и значению. В отношении художественной манеры писатель чаще всего был склонен принимать, не оспаривая, критические замечания своих корреспондентов и собеседников. В его письмах из Спасского к К. С. Аксакову от 16 (28) октября и особенно к Анненкову от 28 октября (9 ноября)

1852 г. настойчиво повторяется желание отделаться от старой манеры. "Надобно пойти другой дорогой - надобно найти ее - и раскланяться навсегда с старой манерой,-- писал он Анненкову. - Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции - triples extraits,-- чтобы влить их потом в маленькие сткляночки - нюхайте, мол, почтенные читатели - откупорьте и нюхайте - не правда ли, пахнет русским типом?" А после выхода в свет отдельного издания, в разгар его триумфального успеха у читателей, Тургенев 12 (24) мая 1853 г. писал И. Ф. Миницкому: "Мои "Записки" мне кажутся теперь произведением весьма незрелым, но я все-таки рад их успеху".

Суровость осуждения Тургеневым "старой манеры", в кото" рой написаны "Записки", вызвана именно тем, что выход в свет произведения как бы подводил черту под определенным и в целом действительно законченным этапом творческого пути писателя. После "Записок" наступает новый этап - этап создания больших полотен с развернутыми характеристиками персонажей, с широкой типизацией явлений, со значительной протяженностью сюжета во времени - одним словом, этап создания Тургеневым его социальных романов, начало чему было положено работой в конце 1852 г. над романом "Два поколения", оставшимся неоконченным.

Если оценка художественной манеры "Записок охотника" менялась у Тургенева и требования к ним возрастали вместе с ростом творческой мысли и мастерства, то высокое общественное значение своего произведения он определил сразу и без ложной скромности. В письме к Анненкову от 14 (26) сентября 1852 г. Тургенев писал: "Я рад, что эта книга вышла; мне кажется, что она останется моей лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы, говоря слогом школьных книг". Вот почему, несмотря на ту "жажду осуждения, критики своих произведений", которой, по словам Анненкова, "страдал" Тургенев (Анненков, с. 390), он все-таки не внес в последующие издания почти ни одного исправления, касающегося собственно идейной стороны произведения {Если не считать одного позднего эпизода - изъятия в 1874 г., по подсказке Анненкова, "одного пассажика" из рассказа "Живые мощи" (см. об этом в примечании к рассказу).}. В 1852 г. он высказывал сожаления Ив. Аксакову, что не снял из рассказа "Однодворец Овсяников" эпизода с Любозвоновым (см. примечания к этому рассказу), а через несколько лет, готовя второе издание "Записок", категорически заявил Некрасову: "... я не могу согласиться на какие-нибудь изменения или пропуски" (письмо от 18 (30) января 1858 г.).

Подводя итоги своему жизненному и писательскому пути в "Литературных и житейских воспоминаниях", Тургенев вновь поставил себе в заслугу создание "Записок охотника", которые позволили ему сильнее напасть на своего врага --крепостное право.

Традиции "Записок охотника" навсегда вошли в плоть и кровь тургеневского творчества - их легко обнаружить в рассказе "Муму", повестях "Постоялый двор" и "Стенной король Лир", романе "Дворянское гнездо", в ряде миниатюр из цикла "Стихотворения в прозе". Несмотря на то, что после написания "Записок охотника" Тургенев настойчиво искал новых путей, произведение это органически питало собою всё его зрелое творчество. Тургенев любил эту свою книгу: до конца жизни он постоянно выступал с публичными чтениями отдельных рассказов из "Записок охотника" и очень заботился об их переиздании. Любопытно, что в проект договора с наследниками Ф. И. Салаева об издании своих сочинений, составленный в апреле 1879 г., Тургенев внес следующий особый пункт: "Тургенев выговаривает себе право отдельного дешевого издания "Записок охотника", предназначенного училищам и школам" {Книга. Исследования и материалы. М., 1961. Сб. V, с. 347.}.

Писатели советской эпохи высоко ценят "Записки охотника". А. А. Фадеев справедливо указывал на то, что рассказами "Касьян с Красивой Мечи" и "Живые мощи" Тургенев "предвосхитил всю народно-крестьянскую тему Л. Толстого", что его мысль в рассказе "Хорь и Калиныч" о свойствах русского человека "изумительна", что "природа у него русская до конца, она кротка и таинственна в своей поэтичности, она точна до осязаемости и лирически одухотворена" {Фадеев Александр. За тридцать лет. М., 1957, с. 853--854.}. Для И. А. Новикова "Записки охотника" были "любимой книгой", которой писатель посвятил большую статью, изданную затем отдельно {Новиков Иван. Тургенев - художник слова. (О "Записках охотника"). М.: Советский писатель, 1954. Первоначальная редакция была опубликована в журнале "Новый мир", 1952, No 9, под заглавием "О любимой книге. Заметки писателя".}.

Более ста лет "Записки охотника" составляют гордость русской литературы. Книга обрела новую жизнь, издаваясь и переиздаваясь миллионными тиражами у нас и за границей.

Такова неуменьшающаяся сила ее идейного звучания, ее демократического призыва, эстетической ценности, эмоционального воздействия на читателя. Миллионы люден нашего времени продолжают обращаться к этому произведению Тургенева. "Записки охотника" остаются одной из наиболее читаемых, неумирающих книг русской и мировой литературы.

Настоящее издание "Записок охотника" подготовлено на основе изучения всех рукописных и печатных источников текста произведения, в том числе и черновых автографов.

Рукописи "Записок охотника" дошли до нас не все. В ГПБ (Ленинград) хранятся: черновые и беловые автографы рассказов "Певцы", "Свидание", "Чертопханов и Недопюскин", "Лес и степь", черновые автографы рассказов "Малиновая вода", "Уездный лекарь", "Бурмистр", "Контора", "Два помещика", "Смерть", "Гамлет Щигровского уезда" и беловой автограф "Бежина луга" - всего 16 автографов, поступивших сюда в 1885 г. в качестве дара П. М. Третьякова (см.: Отчет ИПБ за 1885 г. СПб., 1888, с. 70--71). Беловые автографы служили оригиналами для набора первопечатного журнального текста, о чем свидетельствуют сохранившиеся на них следы типографской краски, пометки редакции "Современника" и наборщиков. Научное описание хранящихся в ГПБ рукописей "Записок охотника" выполнено Р. Б. Заборовой (Орл сб, 1955, с. 387--405).

Неполный черновой автограф рассказа "Бежин луг" хранится в ЦГАЛИ. Другая часть этой рукописи, а также черновые автографы рассказов "Бирюк", "Лебедянь" и "Касьян с Красивой Мечи" в 80-х годах XIX века находились в Москве в собрании А. М. Подшивалова {ИВ, 1884, No 1, с. 97--99). Их нынешнее местонахождение неизвестно.

В отделе рукописных источников ГИМ хранится авторизованная копия рассказа "Певцы", а в рукописном отделении ИРЛИ -- авторизованная копия рассказа "Живые мощи".

Часть рукописей осталась в парижском архиве Тургенева, которым владели наследники Виардо и доступ к которому исследователям в течение длительного времени был закрыт. Краткое описание находящихся в Париже рукописей "Записок охотника" - "Конец Чертопханова" (черновой и беловой автографы), "Живые мощи", "Стучит!" и "Реформатор и русский немец" дано в книге: Mazon, р. 80--81, 82, 85--86 и 54. Ныне эти рукописи хранятся во французской Национальной библиотеке.

"Записки охотника" были впервые напечатаны в журнале "Современник" за 1847--1851 гг. Из 25 рассказов, составивших впоследствии цикл "Записки охотника", в эти годы был опубликован 21 рассказ (см. выше, с. 405--406). Многочисленные опечатки первых журнальных публикаций вызывали недовольство автора (см. его письмо В. Г. Белинскому от 14 (26) ноября 1847 г.). Сличение журнальных публикаций с автографами обнаруживает в первопечатном тексте многочисленные цензурные искажения. Журнал "Современник" цензуровал тогда А. Л. Крылов, которого А. В. Никитенко, тоже служивший цензором, характеризовал как "самого трусливого, а следовательно и самого строгого из нашей братии" (Никитенко А. В. Дневник. М., 1955. T. I, с. 180). Особенно сильно пострадали рассказы "Гамлет Щигровского уезда", "Чертопханов и Недопюскин", "Певцы", "Лес и степь", "Свидание", публикация которых совпала с усилением цензурных преследований в связи с революционными событиями 1848 года во Франции.

В первом отдельном издании 1852 г. Тургенев устранил большую часть цензурных искажений. С этой целью издание набиралось не с текста "Современника", а по специально изготовленной писарской, так называемой "цензурной", рукописи, имеющей разрешительные подписи цензора первого отдельного издания "Записок охотника" кн. В. В. Львова и печать Московского цензурного комитета. Рукопись включает в себя рассказ "Два помещика", до того не печатавшийся.

Цензурная рукопись "Записок охотника" находится в двух архивохранилищах: 1-я часть - в ЦГАЛИ (ф. 509, оп. 1, ед. хр. 28), куда она поступила из ГЛМ, получившего ее, в свою очередь, из архива МГУ, 2-я - в Научной библиотеке им. М. Горького МГУ (шифр: IRy-543) {См.: И. С. Тургенев. Рукописи, переписка и документы. М., 1935, с. 10--11; Тургенев И. С. (1818--1883). Опись документальных материалов личного фонда No 509. М., 1951, с. 10.}. Рукопись изготовлена несколькими переписчиками, очевидно, с автографов или с первопечатных журнальных текстов, выправленных и дополненных автором по автографам. Она имеет собственноручные поправки Тургенева, чернильные, уточняющие текст по существу, и карандашные - большей частью мелкие, имевшие целью окончательную подготовку рукописи к набору после ее цензурования (устраняются частые в первопечатном тексте многоточия, лишние абзацные отступы, иногда вставляются тире и т. п.). Подробное описание цензурной рукописи и других рукописных источников "Записок охотника", хранящихся в Москве, дал М. А. Шелякин (Орл сб, 1955, с. 405--427). Вторую часть рукописи описал Г. З. Кунцевич (Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 393--398).

Цензор В. В. Львов снисходительно отнесся к подготовлявшемуся изданию; в текст всей книги он внес лишь 14 небольших изменений (см. в комментариях к отдельным рассказам). 10 марта 1852 г., когда печатание книги уже началось, В. П. Боткин сообщал Тургеневу, что из обеих частей "Львов выкинул строк десять, и то таких, которых нельзя было оставить" (Боткин и Т, с. 29). Как отмечено выше, появление отдельного издания "Записок охотника" привлекло внимание властей и вызвало специальное расследование. В трехтомное издание "Повестей и рассказов" Тургенева (СПб., 1856) "Записки охотника" не были включены. Следующее их издание стало возможным только через 7 лет - в 1859 г. "Записки охотника" включались затем Тургеневым во все издания его "Сочинений": 1860, 1865, 1869, 1874, 1880 и 1883 годов. Кроме того, в 1880 г. вышло еще одно отдельное, так называемое "первое стереотипное", издание "Записок охотника".

Эти прижизненные издания не равноценны по своим качествам.

Издание 1852 г. (Записки охотника. Сочинение Ивана Тургенева. Ч. 1 и 2. М., 1852) набиралось с подготовленного самим автором оригинала и имеет в тексте поправки, внесенные, по-видимому, в корректуры, но осуществлялось оно в отсутствие Тургенева, бывшего тогда в Петербурге, Н. X. Кетчером, который по темпераменту своему был мало пригоден к кропотливой работе сличения текста и чтения корректур. Издание вышло в свет со многими типографскими ошибками: опечатками и пропусками слов, особенно слов, заключенных между повторяющимися элементами текста. Так, в предложении: "Г-н Недопюскин-отец принадлежал к числу людей, которых несчастие преследует с ожесточением неослабным, неутомимым, с ожесточением, похожим на личную ненависть" (280, 40--43),-- подчеркнутые слова оказались пропущенными, между тем как Тургенев не только не собирался их устранять, но в цензурной рукописи, служившей оригиналом для набора издания 1852 г., собственноручно вписал слово "неутомимым" вместо ошибочно написанного "неуловимым". Подобные искажения в издании 1852 г. исчисляются десятками; из них только единичные были обнаружены потом Тургеневым, который перечитывал свои тексты не очень внимательно и всегда без оригинала.

К изданию 1852 г. Тургенев готовил предисловие, но в печати оно не появилось. На основании письма к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г. (ИРЛИ, арх. Л. Н. Майкова, ф. 166, ед. хр. 1539, л. 43) можно заключить, что предисловие содержало ответ Тургенева на критические отзывы о "Записках охотника" Ап. Григорьева (см. об этом в статье Л. Н. Назаровой, указанной на с. 408).

Второе издание - 1859 г. (Записки охотника, сочинение Ивана Тургенева. Ч. 1 и 2. Издание второе, без перемен. СПб., 1859), несмотря на указание, что текст его повторяет издание 1852 г., имеет изменения, произведенные самим автором, и в то же время изобилует опечатками - как новыми, так и унаследованными от издания 1852 г. Наблюдение за изданием, возможно и чтение корректур, было поручено Н. Ф. Щербине (см. Т, ПСС и П, Письма, т. 3, с. 596, 604).

В 1860 г. "Записки охотника" впервые вошли в издание сочинений Тургенева (Сочинения И. С. Тургенева. Исправленные и дополненные. Изд. Н. А. Основского. Ч. I. M., 1860). Это издание также имеет следы авторской работы, в нем исправлены опечатки прежних изданий. Следующее издание - 1865 г. (Сочинения И. С. Тургенева. 1844--1864. Изд. бр. Салаевых. Т. I. Карлсруэ, 1865) - одно из самых авторитетных. Значительное количество и характер внесенных в текст изменений свидетельствует о том, что в подготовке этого издания Тургенев принимал непосредственное и весьма деятельное участие. Корректуру следующего издания - 1869 г. (Сочинения И. С. Тургенева. 1844--" 1868. Изд. бр. Салаевых. Ч. I. M., 1869) Тургенев снова поручил Кетчеру (см. письмо его Кетчеру от 31 января (12 февраля) 1868 г.), а сам, по-видимому, активного участия в нем не принял. В тургеневский текст вкрались новые опечатки. Еще больше оказалось их в следующем издании, 1874 г. (Сочинения И. С. Тургенева, 1844--1874. Изд. бр. Салаевых. Ч. I. M., 1874), хотя оно и корректировалось Тургеневым (см. письмо его к Ю. Шмидту от 14 (26) ноября 1874 г.). В издании 1874 г. цикл пополнился тремя новыми произведениями: "Конец Чертопханова" (впервые опубликован: BE, 1872 No 11), "Живые мощи" (впервые - сб. "Складчина", СПб., 1874) и "Стучит!" {*}.

{* В 70-х годах вышло несколько других изданий "Записок охотника", не являющихся, однако, авторизованными: 10 рассказов были перепечатаны M. M. Стасюлевичем в изданной им книге: "И. С. Тургенев. Записки охотника. Рудин. Ася. Дворянское гнездо. Дым. Отцы и дети" (т. VII серии "Русская библиотека". СПб., 1876). Для предпринятых Московским комитетом грамотности адаптированных изданий рассказов "Бирюк", "Однодворец Овсяников" и "Певцы" автор также не производил никакой специальной подготовки текста (см. письмо Тургенева к инициатору этих изданий В. С. Кашину от 8 (20) марта 1874 г.). Издание "Записок охотника", вышедшее в 1876 г. в Лейпциге, вообще не было санкционировано автором (см. письмо его П. П. Васильеву от 17 (29) мая 1879 г.).

Некоторое вспомогательное значение для контролирования отдельных чтений имеет авторизованный перевод "Записок охотника" на французский язык, выполненный И. Делаво (см. с. 425--426). Неполная рукопись этого перевода (автограф Делаво) в 1961 г. принесена в дар Пушкинскому дому АН СССР Л. Бернштейном (Париж).}

Важным этапом в истории текста "Записок охотника" было отдельное издание их в 1880 г. (И. С. Тургенев. Записки охотника. Полное собрание очерков и рассказов 1847--1876. Первое стереотипное издание. СПб., 1880). Имея в виду в будущем ряд таких изданий со стереотипа, Тургенев тщательно вычитал текст (по экземпляру издания 1874 г.), исправив 175 опечаток и внеся "кое-какие прибавочки" (см. письмо его Стасюлевичу от 4 (16) апреля 1879 г.), а по выходе издания называл его "отличным" и "изящным". "Стереотипные" издания "Записок охотника" при жизни Тургенева выходили пять раз, а затем до 1917 г. вышло еще одиннадцать изданий. Однако специальной подготовки текста для этих переизданий Тургенев уже не производил. В письмах М. М. Стасюлевичу от 2 (14) декабря 1882 г. и 29 декабря 1882 г. (10 января 1883 г.) автор указал несколько отмеченных им в стереотипных изданиях мелких опечаток.

В 1880 г. наследники Ф. И. Салаева выпустили новое издание сочинений Тургенева в 10 томах (Сочинения И. С. Тургенева. М., 1880), в котором для набора "Записок охотника" (том 2) пользовались двумя изданиями: 1874 г. и первым стереотипным. Корректура была поручена Ф. И. Анскому. Салаевское издание 1880 г., по словам самого Тургенева, "до того обезображено опечатками, что поверить трудно! - в томе, заключающем "Записки охотника",-- их несколько сотен ! " (см. письмо Тургенева Стасюлевичу от 1 (13) января 1880 г.). Издание это не принималось во внимание при подготовке последующих изданий и осталось, таким образом, боковым.

Последний раз при жизни Тургенева "Записки охотника" появились во 2-м томе полного собрания его сочинений (Тургенев И. С. Полное собрание сочинений. Новое издание Глазунова. Т. I-Х. СПб., 1883).

Все позднейшие дореволюционные издания "Записок охотника" предпринимались без критической проверки их текста.

Вопрос о выборе основного источника текста "Записок охотника" при подготовке разных советских изданий решался по-разному.

В основу первого советского издания (Тургенев И. С. Записки охотника. Полное собрание очерков и рассказов 1847--1876. Пг.: Литературно-издательский отдел Народного комиссариата просвещения, 1918) Б. М. Эйхенбаум положил издания 1852 и 1860 годов (рассказы, появившиеся в свет в начале 70-х годов,-- "Конец Чертопханова", "Живые мощи" и "Стучит!" - набирались по первопечатным текстам). В этом решении проявилось характерное для начального периода советской текстологии стремление возвращать тексты от последних авторизованных изданий к ранним источникам. В результате опоры на ранний текст в издании 1918 г. оказалась неучтенной позднейшая авторская работа над текстом. Вследствие невозможности использовать цензурную рукопись, цензурные искажения изданий 1852 и 1860 годов редактор выявлял по статье Г. З. Кунцевича. Но так как автору этой статьи была доступна только вторая часть цензурной рукописи, все искажения первой половины рассказов "Записок охотника" в издании 1918 г. остались неустраненными. Эта ошибка допускалась и всеми последующими изданиями - до 1953 г.

При издании "Записок охотника" в серии "Классики русской литературы" (Тургенев И. С. Записки охотника. В двух выпусках. М.; Пг.: Государственное издательство, 1923) основой послужил текст стереотипного издания 1880 г.

В первом советском издании сочинений Тургенева (Тургенев И. С. Сочинения. М.; Л., 1929. Т. I. Ред. К. И. Халабаева и Б. М. Эйхенбаума) "Записки охотника" печатались по стереотипному изданию 1880 г. с исправлениями по автографам, первопечатным журнальным публикациям и тексту изданий 1852 и 1874 годов. Отказ от обращения к другим прижизненным изданиям и неполное изучение привлеченных источников определили случайный характер внесенных исправлений. Так, в тексте "Бежина луга" восстановлены по автографу слова "до первых шорохов и шелестов утра" (100, 29), случайно пропущенные в издании 1852 г., но десятки других подобных пропусков и опечаток, идущих от издания 1852 г., остались не устраненными.

В издании 1949 г. (Тургенев И. С. Собрание сочинений / Под ред. Н. Л. Бродского, И. А. Новикова, А. А. Суркова. М.: Библиотека "Огонек", 1949. Т. I) основным источников! избран текст полного собрания сочинений Тургенева 1883 г. Для уточнения этого текста пользовались неисправными изданиями сочинений И. С. Тургенева 1874 и 1880 годов.

Тот же источник выбран в качестве основного в издании 1953 г. (Тургенев И. С. Собрание сочинений. М.: Гослитиздат, 1953. Т. 1. Подготовка текста А. К. Бабореко). Однако в обоснование такого решения указывалось на высокие качества стереотипного издания 1880 г., на которое опиралось издание 1883 г., и ошибочно сообщалось, будто для последнего "Записки охотника" были внимательно подготовлены к печати "самим автором" (с. 465--466). В издании 1953 г. цензурные искажения были впервые устранены во всех рассказах "Записок охотника". Однако анализ текста этого издания не подтверждает заявления о том, будто для него производилась проверка текста "по журналу "Современник", а также по всем прижизненным изданиям и по рукописям" (с. 466).

В основу настоящего издания "Записок охотника" положен текст, в последний раз установленный самим Тургеневым при подготовке первого стереотипного издания 1880 г. Так как подготовленный автором оригинал, с которого набиралось стереотипное издание, неизвестен, источником текста избрано само это издание. Что касается издания сочинений Тургенева 1883 г., в котором "Записки охотника" составляют том второй, то для этого издания Тургенев уже не работал дополнительно над текстом тома. В письме к своему поверенному А. В. Топорову от 18 (30) октября 1882 г. Тургенев распорядился печатать этот том со стереотипного издания "Записок охотника", "где опечаток нет". При этом он поручил присылать к нему в Буживаль на предварительный просмотр каждый подготавливаемый к новому изданию том, "начиная с 3-го". Из дальнейшей переписки Тургенева с Топоровым точно устанавливаются даты получения и отсылки им подготавливаемых для издания 1883 г. томов, среди которых 2-го тома действительно не было. (См.: Клеман М. К. "Рудин". К истории создания. - В кн.: И. С. Тургенев. Рудин. Дворянское гнездо. М.; Л.: Academia, 1933, с. 459--464). В письмах от 18 (30) ноября и 30 ноября (12 декабря) 1882 г. Тургенев сообщал о своем намерении выслать для 2-го тома "три-четыре опечатки", проскользнувшие в стереотипном издании, однако об исполнении этого намерения никаких сведений не имеется. 26 марта (7 апреля) 1883 г. Тургенев извещал Стасюлевича о получении уже вышедшего из печати 2-го тома.

Таким образом, в издании 1883 г. том второй ("Записки охотника") был перепечаткой первого стереотипного издания "Записок охотника" 1880 г. Издание 1883 г. делалось в обстановке тяжелой предсмертной болезни автора, исключавшей возможность новой смысловой и стилистической правки, которая, впрочем, и не была обещана. Поскольку Тургенев собирался сообщить для него "три-четыре опечатки", издание 1883 г. следует принять во внимание и все его разночтения должны быть критически оценены. Ниже приводится полный перечень этих разночтений, за исключением явных опечаток и грамматических различии в написании одних и тех же слов.

Анализ этих разночтений не показывает в издании 1883 г. никаких заслуживающих внимания признаков дополнительной работы автора над текстом. В нем, действительно, исправлены некоторые опечатки предшествующих изданий (173, 39; 248, 35; 282, 32), но в то же время допущены новые искажения текста (171, 14; 196, 24; 294, 19; 355, 28); некоторые опечатки издания 1880 г. повторены (248, 32 - "веселую" вместо "невеселую"; 282, 23 - "даже" вместо "та же"). Редкие и незначительные стилистически нейтральные разночтения издания 1883 г. (94, 25; 110, 2; 209, 21; 263, 22; 310, 5; 314, 1 и т. п.) производят впечатление случайных. Перемены в орфографии и пунктуации следует отнести на счет M. M. Стасюлевича, надзору которого Тургенев поручил издание.

Взяв за основу публикуемого текста стереотипное издание 1880 г., редакция настоящего тома учитывает из издания 1883 г. только исправления явных опечаток предыдущих изданий.

Важной задачей было восстановление доцензурного текста "Записок охотника". Большую часть искажений первопечатной редакции Тургенев, как сказано выше, устранил при подготовке отдельного издания 1852 г. Из новых искажений, появившихся в издании 1852 г. вследствие цензурования его В. В. Львовым, Тургенев устранил лишь немногие, хотя имел к этому полную возможность. При этом Тургенев восстанавливал свой текст скорее всего по памяти. В передаче Г. З. Кунцевича сохранилось следующее свидетельство П. И. Вейнберга, объясняющее это обстоятельство: "Я помню, мы говорили с Иваном Сергеевичем, почему он не внесет мест, зачеркнутых цензурой - слышно было, что кое-что выпущено. Он сказал: "Знаете, это всё так мне надоело"" (Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 393).

При подготовке настоящего издания редакция не сочла возможным вводить в текст доцензурные по видимости варианты автографов, как это делалось в ряде случаев в издании Гослитиздата: помимо цензурных, у автора могли быть и другие соображения, заставлявшие его отказываться от восстановления тех или иных доцензурных чтений. Так, "тупоумная" Василиса Васильевна в "Чертопханове и Недопюскине" умерла оттого, что "ей во сне привиделся белый человек верхом на медведе" (280, 8). В автографах далее было: "... с надписью на груди: "Антихрист"". В цензурную рукопись 1852 г. Тургенев не ввел этих слов, по-видимому, не по соображениям автоцензуры (в других случаях - 99, 41--42 - слово "антихрист" он восстанавливал), а по их художественному неправдоподобию. Восстановление всех подобных мест уводило бы в иных случаях от санкционированного самим Тургеневым текста. Так, в том же "Чертопханове и Недопюскине" печатается: "Человек он был добрый и честный, а брал взятки - "по чину" - от гривенника до двух целковых включительно" (281, 9--11). По автографам следовало бы в вести не только слова "по чину" (что необходимо для точного понимания смысла фразы), но и последующие: "Кто в него бросит первый камень?" (тоже, вероятно, выброшенные цензурой), на что ни один редактор до сих пор не решался.

Доцензурные варианты автографов, если они не были восстановлены потом автором, приняты только в тех единичных случаях, когда текст без них недостаточно ясен (например, 281, 10: "по чину"). Остальные разночтения цензурного происхождения, бывшие в первопечатных текстах, приводятся и характеризуются в комментариях к отдельным рассказам.

Иного отношения требуют изменения, внесенные при издании 1852 г. Их цензурный характер и точные чтения устанавливаются документально по цензурной рукописи, в которой они обозначены красными чернилами и текстовыми заменами, произведенными рукой цензора В. В. Львова. Искажения этого рода в издании устраняются.

Цикл рассказов «Записки охотника» Тургенева публиковался в 1847 – 1851 годах в журнале «Современник». Отдельным изданием книга вышла в 1852 году. Главный герой сборника, от лица которого ведется повествование, – молодой барин, охотник Петр Петрович, он ездит по ближайшим деревням и пересказывает свои впечатления о жизни русских помещиков, крестьян, описывает живописную природу.

Главные герои

Петр Петрович (рассказчик) – молодой барин, охотник, главный герой сборника, от его лица ведется повествование. Ездит по ближайшим деревням и пересказывает свои впечатления о жизни русских помещиков, крестьян, описывает живописную природу.

Ермолай – охотник, «беззаботный и добродушный» мужик 45-и лет, принадлежавший соседу Петра Петровича – «помещику старинного покроя» . Он доставлял на господскую кухню тетерев и куропаток, охотился вместе с рассказчиком; был женат, но обходился с женой грубо.

Хорь и Калиныч

Рассказчик знакомится с охотником – мелким калужским помещиком Полутыкиным. По дороге к Полутыкину они заезжают к мужику помещика – Хорю, который уже 25 лет живет с детьми в одинокой усадьбе в лесу. На следующий день, во время охоты рассказчик знакомится с другим мужиком Полутыкина и другом Хоря – Калиничем. Рассказчик три дня проводит у рационалиста Хоря, сравнивая его с мечтательным Калинычем. Калиныч держал пасеку, ладил с животными, «стоял ближе к природе» , тогда как Хорь – «к людям, к обществу» .

Ермолай и мельничиха

Рассказчик отправился с охотником Ермолаем на ночную охоту. Ермолай был мужик 45-и лет, принадлежавший соседу рассказчика – «помещику старинного покроя» . Мужик доставлял на господскую кухню тетерев и куропаток. Ермолай был женат, но обходился с женой грубо. Охотники решили переночевать в мельнице. Когда мужчины сидели у костра, к ним пришла мельничиха Арина. Ермолай звал ее к себе в гости, обещая выгнать жену. Рассказчик в мельничихе узнал девушку, которую барин когда-то забрал из семьи и увез в Петербург себе в услужение. Арина рассказала, что мельник ее выкупил.

Малиновая вода

В жаркий день, во время охоты, рассказчик спустился к ключу «Малиновая вода» . Недалеко, у реки он увидел двух стариков – шумихинского Степушку – бедного безродного человека, и Михайла Савельева по прозвищу Туман. Со Степушкой рассказчик познакомился у садовника Митрофана. Рассказчик присоединился к мужчинам. Туман вспоминал своего покойного графа, который любил устраивать праздники. Подошедший к ним мужик Влас рассказал, что ходил в Москву к барину, чтобы тот сбавил оброк, но барин отказал. Оброк надо платить, а у Власа ничего нет, дома же его ждет голодная жена.

Уездный лекарь

Как-то осенью рассказчик заболел – лихорадка застала его в гостинице уездного города. Лекарь прописал ему лечение. Мужчины разговорились. Врач рассказал, как лечил от смертельной болезни девицу лет двадцати – Александру Андреевну. Девушка долго не выздоравливала и за это время между ними возникла взаимная симпатия. Перед смертью Александра сказала матери, что они обручились. Через какое-то время доктор женился на купеческой дочери.

Мой сосед Радилов

Как-то охотясь с Ермолаем за куропатками, рассказчик обнаружил заброшенный сад. Его хозяином оказался помещик Радилов – сосед рассказчика. Он пригласил охотников отобедать. Хозяин познакомил гостей со своей матушкой, бывшим помещиком Федором Михеичем, сестрой покойной жены Олей. За обедом рассказчик никак не мог в соседе «открыть страсти» к чему-либо. За чаем хозяин вспоминал похороны жены; как лежал в турецком госпитале с гнилой горячкой. Рассказчик же отметил, что любое несчастье можно перенести. Через неделю рассказчик узнал, что Радилов куда-то уехал со своей золовкой, бросив мать.

Однодворец Овсянников

Лука Петрович Овсянников – полный высокий человек лет 70-и. Он напоминал рассказчику «русских бояр допетровских времен» . Жил с женой, не выдавал себя за дворянина или помещика. С ним рассказчик познакомился у Радилова. Во время беседы Овсянников вспоминал прошлое, деда рассказчика – как тот отнял у них клин земли; как был в Москве и видел тамошних вельмож. Однодворец отметил, что сейчас дворяне хотя и «всем наукам научились» , но «дела настоящего не смыслят» .

Льгов

Как-то Ермолай предложил рассказчику отправиться во Льгов – большое степное село на болотистой реке. В помощь к ним присоединился местный охотник Владимир, вольноопущенный дворовый человек. Он знал грамоту, обучался музыке, изящно выражался. За лодкой Владимир пошел к Сучку – господскому рыболову. Сучок рассказал, что успел побывать у разных господ кучером, поваром, кофишенком, актером, казачком, садовником. Мужчины выбрались охотиться на уток. Лодка начала понемногу протекать и в какой-то момент перевернулась. Ермолай нашел брод и вскоре они уже грелись в сенном сарае.

Бежин луг

Рассказчик возвращался вечером с охоты и заблудился в сумерках. Неожиданно он вышел к «огромной равнине» , именуемой «Бежин луг» . Возле двух костров сидели крестьянские ребятишки, сторожившие табун лошадей. Рассказчик присоединился к ним. Мальчики рассказывали истории о домовом, русалке, лешем, покойном барине, поверья о родительской субботе, другие народные сказки о «нечисти» . Павлуша пошел за водой, и вернувшись сказал, что ему показалось, будто утопший его из-под воды звал. В этом же году мальчик убился, упав с лошади.

Касьян с Красивой Мечи

Рассказчик с кучером ехали с охоты, им встретился похоронный поезд – хоронили Мартына-плотника. Телега рассказчика сломалась, они кое-как добрались до ближайших выселок. Тут рассказчик познакомился с юродивым Касьяном, «карликом лет пятидесяти» по прозвищу Блоха. Касьян дал свою телегу, а затем пошел с рассказчиком на охоту.

Увидев, что рассказчик стреляет птиц для потехи, Блоха сказал, что «великий грех показать свету кровь» . Сам же Касьян занимался отловом соловьев, лечил травами. Кучер рассказал, что Блоха приютил у себя сироту Аннушку.

Бурмистр

Рассказчик гостит у молодого помещика Аркадия Павлыча Пеночкина. Пеночкин имел хорошее образование, слыл завидным женихом, с подданными был «строг, но справедлив» . Однако рассказчик бывал у него неохотно. Мужчины едут в деревню Пеночкина Шипиловку. Там всем заведовал бурмистр Софрон Яковлич. Дела в деревне на первый взгляд шли отлично. Однако бурмистр без ведома помещика торговал землей, лошадьми, издевался над крестьянами, был фактическим владельцем деревни.

Контора

Спасаясь от дождя, рассказчик остановился в ближайшей деревне, в «главной господской конторе» . Ему сказали, что это имение госпожи Лосняковой Елены Николаевны, в конторе работает 7 человек, а управляет всем сама барыня. Случайно рассказчик подслушал разговор – купцы платят главному конторщику Николаю Еремеичу до того как заключить сделку с самой барыней. Еремеич, чтобы отомстить фельдшеру Павшу за неудачное лечение запретил невесте Павла Татьяне выходить замуж. Через время рассказчик узнал, что барыня сослала Татьяну.

Бирюк

Рассказчика в лесу застает сильная гроза. Он решает переждать непогоду, но подошедший здешний лесник отводит его в свой дом. Лесник Фома по прозвищу Бирюк жил с двенадцатилетней дочерью в небольшой избе. Жена лесника давно сбежала с мещанином, оставив ему двоих детей. Когда дождь закончился, Бирюк пошел на стук топора и поймал вора, рубившего лес. Вор оказался бедняком. Он сначала просил отпустить его, а после стал ругать Бирюка, называя «зверем» . Рассказчик собирался защитить бедняка, но Бирюк, хотя и рассердился, сам отпустил вора.

Два помещика

Рассказчик знакомит читателей с двумя помещиками, у которых часто охотился. «Отставной генерал-майор Вячеслав Илларионович Хвалынский» – человек «в зрелом возрасте, в самой поре» , добрый, но не может обращаться с небогатыми и нечиновными дворянами как с ровней себе и плохой хозяин, слывущий скрягой; очень любит женщин, но не женат.

Мардарий Аполлоныч Стегунов полная его противоположность – «хлебосол и балагур» , живет на старый лад. Крестьяне, хотя барин их и наказывал, считали, что он все делает правильно и такого барина, как у них, «в целой губернии не сыщешь» .

Лебедянь

Лет пять назад рассказчик попал в Лебедянь «в самый развал ярмарки» . После обеда в кофейне застал молодого князя Н. с отставным поручиком Хлопаковым. Хлопаков умел жить за счет богатых приятелей.

Рассказчик пошел смотреть лошадей к барышнику Ситникову. Он предлагал коней по слишком дорогой цене, а когда приехал князь Н. вовсе забыл о рассказчике. Рассказчик пошел к известному заводчику Чернобаю. Заводчик хвалил своих лошадей, но продал рассказчику «запаленную и хромую» лошадь, а после не захотел забрать ее назад.

Татьяна Борисовна и ее племянник

Татьяна Борисовна – женщина лет 50-и, свободномыслящая вдова. Она безвыездно живет в своем маленьком поместье, с другими помещицами мало водится. Лет 8 назад приютила сына покойного брата Андрюшу, любившего рисовать. Знакомый женщины коллежский советник Беневоленский, который «пылал страстью к искусству» , ничего в нем не смысля, забрал талантливого мальчика в Петербург. После смерти покровителя Андрюша вернулся к тете. Он совсем изменился, живет на средства тети, говорит, что он талантливый художник, но снова в Петербург не собирается.

Смерть

Рассказчик едет к месту рубки леса со своим соседом Ардалионом Михайловичем. Одного из мужиков придавило деревом насмерть. После увиденного рассказчик задумался о том, что русский мужик «умирает, словно обряд совершает: холодно и просто» . Рассказчик вспомнил, как у другого его соседа «в деревне мужик в овине обгорел» . Как в деревенской больнице мужик, узнав, что может умереть, поехал домой, чтобы по хозяйству дать последние распоряжения. Вспомнил последние дни своего приятеля студента Авенила Сорокоумова. Вспомнил, как умирала помещица и пыталась заплатить священнику «за свою отходную» .

Певцы

Рассказчик, спасаясь от жары, заходит в кабак «Притынный» , принадлежавший Николаю Иванычу. Рассказчик становится свидетелем соревнования в пении между «лучшим певцом в околотке» Яшкой-Турком и рядчиком. Рядчик спел плясовую песню, присутствующие ему подпевали. Яшка исполнил заунывную, и «русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем». У рассказчика навернулись слезы. Выиграл в соревновании Яшка. Рассказчик, чтобы не портить впечатление, ушел. Посетители кабака праздновали победу Яшки до поздней ночи.

Петр Петрович Каратаев

Пять лет назад рассказчик, остановившись в почтовом доме, познакомился с мелкопоместным дворянином Петром Петровичем Каратаевым. Он ехал в Москву служить и поделился своей историей. Мужчина влюбился в крепостную Матрену и хотел ее выкупить, но барыня отказала. Каратаев украл Матрену. Но как-то раз, чтобы «покуражиться» Матрена поехала в деревню барыни и наехала на господский воз. Девушку узнали и написали на Каратаева жалобу. Чтобы откупиться, он залез в долги. Жалея Петра, Матрена сама вернулась к барине. Через год рассказчик встретил Каратаева в Москве в бильярдной. Он продал деревню и выглядел разочарованным в жизни.

Свидание

Рассказчик заснул в березовой роще, спрятавшись в тени деревьев. Когда проснулся, увидел сидящую недалеко молодую крестьянскую девушку Акулину. К ней пришел «избалованный» камердинер богатого барина – Виктор Александрыч. Камердинер сказал, что завтра уезжает, поэтому они в следующем году не увидятся. Девушка разрыдалась, но Виктор отнесся к ней равнодушно. Когда камердинер ушел, рассказчик хотел утешить девушку, но она в испуге убежала.

Гамлет Щигровского уезда

Во время одной из поездок рассказчик ночевал у помещика и охотника Александра Михайлыча Г***. Рассказчик не мог уснуть и сосед по комнате рассказал ему свою историю. Он родился в Курской губернии, затем поступил в университет, вступил в кружок. В 21 год уехал в Берлин, влюбился в дочь знакомого профессора, но сбежал. Два года скитался по Европе, вернулся в свою деревню. Женился на дочери соседки-вдовы. Овдовев, служил в губернском городе. Теперь же понял, что он неоригинальный и ничтожный человек. Вместо того, чтобы представиться, сказал рассказчику называть его «Гамлетом Щигровского уезда» .

Чертопханов и Недолюскин

Возвращаясь с охоты, рассказчик познакомился с двумя друзьями – Пантелем Еремеичем Чертопхановым и Тихоном Ивановичем Недолюскиным. Недолюскин жил у Чертопханова. Пантелей слыл гордецом, забиякой, не общался с односельчанами.

Отец Недолюскина отслужив в армии добился дворянства и устроил сына чиновником в канцелярию. После его смерти, ленивый и мягкий Тихон побывал и мажордомом, и нахлебником, и полудворецким-полушутом.

Недолюскину барыня завещала деревню. Мужчины подружились, когда Чертопханов спас его от издевательств других наследников барыни.

Конец Чертопханова

Чертопханова два года назад бросила его любимая Маша. Только он пережил это, как погиб Недолюскин. Полученное от друга в наследство имение Чертопханов продал и заказал Недолюскину на могилу красивую статую. Как-то Чертопханов увидел, как мужики избивают жида. За спасение жид подарил ему коня, но Пантелеймон пообещал заплатить за него 250 рублей. Пателеймон привык к коню, назвав его Малек-Адель, но животное украли. Чертопханов год находился в странствиях в поисках коня. Он вернулся с конем, но ему привели доводы, что это не Малек-Адель. Пантелеймон отпустил коня в лес, но тот вернулся. Тогда Чертопханов застрелил животное, а после пил целую неделю и скончался.

Живые мощи

В дождливую погоду Ермолай и рассказчик заехали в хуторок матушки рассказчика. Утром на пасеке рассказчика окликнула Лукерья – женщина 28–29 лет, бывшая красавица, которая теперь выглядела как мумия. Лет 6 – 7 назад она случайно упала и после этого стала сохнуть и чахнуть. Рассказчик предложил перевезти ее в больницу, но женщина отказалась. Лукерья пересказывала Петру Петровичу свои сны: в одном ей снилось, как ей на встречу вышел «сам Христос» , назвав ее своей невестой; а в другом – собственная смерть, которая не хотела ее забрать.

От хуторского десятского рассказчик узнал, что Лукерью называют «Живые мощи» . Через несколько недель женщина умерла.

Стучит

Рассказчик с мужиком Филофеем ехал в Тулу за дробью. По дороге телега попала в реку – проводник задремал. После того как они выбрались из воды, рассказчик заснул и проснулся от стука телеги, топота копыт. Фелофей со словами: «Стучит!» , сказал, что это разбойники. Вскоре их нагнали пьяные мужчины, один из них подбежал к телеге рассказчика, попросил денег на опохмел, и компания уехала. Рассказчик видел телегу мужчин в Туле у кабака. После Ермолай рассказал, что в ночь их поездки на той же дороге ограбили и убили купца.

Лес и степь

Рассказчик размышляет о том, что «охота с ружьем и собакой прекрасна сама по себе» . Описывает красоту природы на заре, вид, который открывается перед охотником, как «отрадно бродить на заре по кустам» . Как постепенное становится жарко. Спустившись на дно оврага, охотник утоляет жажду водой из источника, а после отдыхает в тени деревьев. Неожиданно начинается гроза, после которой «пахнет земляникой и грибами» . Наступает вечер, солнце садится, охотник возвращается домой. И лес, и степь хороши в любое время года. «Однако пора кончить <…> весной легко расставаться, весной и счастливых тянет вдаль…».

Заключение

В сборнике рассказов «Записки охотника» Тургенев изображает простых русских крепостных крестьян, показывая их высокие моральные и нравственные качества. Автор обнажает нравственное оскудение русских помещиков, подводя к идее протеста против крепостного права. После отмены крепостного права в России Александр II просил передать Тургеневу, что очерки сыграли большую роль при принятии его решения об освобождении крестьян.

Рекомендуем не ограничиваться прочтением краткого пересказа «Записок охотника», а оценить цикл рассказов Ивана Сергеевича Тургенева в полном варианте .

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.3 . Всего получено оценок: 152.

Странствующий охотник записывает маленькие истории о поведении и жизни крестьян и собственных соседей, владеющих землей.

Хорь и Калиныч

Находясь в гостях у помещика в Калуге, рассказчик завел знакомство с Хорем и Калинычем. Хорь являлся состоятельным мужиком, выкупать вольную не желал. У него было семь рослых сыновей, и он прекрасно уживался с барином, которого хорошо изучил. Калиныч обладал веселым и кротким нравом, имел собственную пасеку, занимался врачеванием и испытывал благоговение перед хозяином.

Ермолай и мельничиха

Охотник поехал с Ермолаем на охоту. Его спутник являлся крепостным соседского помещика. Ермолай лентяй и не годится для какой бы ни было работы. Он постоянно оказывался участником различных переделок, однако всегда оставался невредимым. Со своей супругой крепостной был груб и жесток.

Охотники остановились на ночь на мельнице. Ночью Ермолай приглашал мельничиху Арину жить вместе, а свою жену обещался прогнать. В прошлом мельничиха являлась горничной графини. Когда хозяйка узнала о беременности горничной от слуги, она не разрешила ей создать семью и направила девушку в далекую деревню. А лакей был отправлен в солдаты. У Арины случился выкидыш и она стала женой мельника.

Малиновая вода

Во время охоты рассказчик сделал остановку у родника, который имел название Малиновая вода. Недалеко сидели на рыбалке два старика. Одного звали Степаном. Он имел темное прошлое, был несловоохотливым и суетливым. Степан выполнял работу за еду.

Другой имел прозвище Туман. Ему дали вольную, но он служил хозяину постоялого двора. В прошлом он являлся слугой графа, который был известен пирами, но скончался в нищете, потому что разорился.

Рассказчик начал беседовать со стариками. Туман стал рассказывать любовниц своего прежнего хозяина. В это время появился унылый Влас. Его взрослый сын погиб, и Влас просил у хозяина сократить ему оброк. Однако тот рассердился и прогнал мужика. Произошел небольшой разговор между всеми четырьмя, после чего они распрощались.

Уездный лекарь

Во время возвращения с охоты рассказчика настигла болезнь, и он поселился в гостинице, отправив за врачом. Доктор рассказал о дочери вдовой помещицы, которая была бедной. Девушку звали Александра, и она болела неизлечимой болезнью. Врач находился в их доме долгое время, старался вылечить девушку. Александра влюбилась в доктора.

Врач также был неравнодушен к ней. Они провели наедине три ночи. После этого Александра умерла. Через некоторое количество времени врач женился на богатой купеческой наследнице, которая оказалась злой и ленивой.

Мой сосед Радилов

Рассказчик находился на охоте в липовом саду, который принадлежал Радилову, его соседу. Тот предложил ему отобедать и познакомил со своей матерью и девушкой Олей. Ольга являлась сестрой покойной жены Радилова. Радилов вспоминает о своей жене, а девушка покинула комнату и отправилась в сад.

Спустя семь дней становится известным, что Радилов оставил мать и уехал с девушкой. К рассказчику приходит понимание того, что Ольга испытывала ревность к собственной сестре в отношении Радилова.

Однодворец Овсянников

Находясь в доме Радилова, рассказчик узнал однодворца Овсянникова, который своими манерами и поведением напоминал боярина. Совместно с супругой он оказывал помощь беднякам и разрешал спорные вопросы.

Однодворец позвал рассказчика отобедать с ним. Они много говорили о прошлом и общих знакомых. Во время чая Овсянников дал согласие простить племянника своей жены. Племянник оставил службу, помогал крестьянам составлять просьбы и доносы, считая это правым делом.

Льгов

Рассказчик искал лодку вместе с Ермолаем под Льговом и повстречал Владимира, который получил вольную и был образованным человеком. В юношеском возрасте он служил камердинером. Он решил помочь охотникам.

Ермолай лодку взял у рыбака, который имел прозвище Сучок. Его хозяйка не разрешила ему создавать семью. С того времени Сучок поменял большое количество работ и имел пять хозяев.

В обязанности Владимира входило вычерпывание воды из лодки, но он не выполнил это. по этой причине лодка перевернулась. Лишь к вечеру Ермолай смог вывести рассказчика из болота.

Бежин луг

На охоте рассказчик заплутал и очутился на Бежином лугу. Здесь мальчики следили за конями, и он спросил у них разрешения провести ночь у их костра. Притворяясь, что спит, рассказчик до утра слушал рассказы детей о нечистой силе.

Касьян с Красивой мечи

При возвращении с охоты сломалась ось тележки. Для ее починки он отправился на Юдины выселки. Там он повстречал карлика Касьяна, который приехал с Красивой мечи.

После починки оси рассказчик отправляется охотиться на глухаря. За ним увязался карлик. Он говорил, что убивать животных грешно и верил в свою способность отведения дичи от охотника. Касьян занимался ловлей соловьев, был обучен грамоте и врачевал травами. В виде юродивого карлик обошел страну целиком. Кучер рассказал, что Касьян бездетен, но воспитывает сироту.

Бурмистр

Отставной офицер, сосед рассказчика, образованный и рассудительный молодой человек наказывал собственных крестьян ради их блага. Рассказчик не очень любил ходить к нему в гости. Но однажды он вынужден был провести ночь у соседа. Утром хозяин отправился проводить гостя до своего села. В этом селе бурмистром был Софрон.

В этот день рассказчик вынужден был не пойти на охоту. Офицер абсолютно доверял собственному бурмистру, купил ему землю и не стал слушать жалобу человека, который оказался в кабале у Софрона. Бурмистр сослал всех его сыновей в солдаты. Позднее рассказчик услышал, что во владения бурмистра попало все село, и он крадет у соседа.

Контора

На охоте рассказчик оказался под холодным дождем и остановился в конторе деревни, которая принадлежала помещице Лосьняковой. Еремеич, являющийся конторщиком, свободно делал собственные дела, полагая, что рассказчик спит. Охотнику стало известно, что в конторе выполняются все сделки помещицы, а конторщик брал взятки.

В отместку фельдшеру за плохое лечение, конторщик оговорил его невесту. По этой причине помещица не разрешила ей выходить замуж. Позднее рассказчику стало известно, что помещица сослала девушку.

Бирюк

Рассказчик во время грозы спрятался у лесника Бирюка. Лесник был честным и неподкупным. Он был беден. Супруга сбежала от него, поэтому он один занимается воспитанием двоих детей.

Лесник обнаружил мужика, который пытался срубить дерево. Охотник предложил заплатить, но лесник отпустил мужика просто так.

Два помещика

Рассказчик часто ездил на охоту в имения Хвалынского и Стегунова. Первый являлся генерал-майором в отставке. Жадный, но не следит за хозяйством. Холост. Стегунов тоже холост. Но он хлебосольный, веселый и радушный хозяин. Хозяйство он ведет по старинке. Крепостные считают, что барин наказывает их справедливо, и любят его.

Лебедянь

Охотник поехал в Лебедень на ярмарку для покупки трех лошадей для собственной брички. В гостинице он встретил Хлопакова, умевшего нравиться богачам из Москвы и жившего на их деньги.

Хлопаков с князем не дали охотнику приобрести лошадей у барышника. Он отыскал другого продавца. Однако приобретенная лошадь была хромой, а продавец оказался мошенником. Через неделю рассказчик снова встретил здесь князя, но в сопровождении другого спутника.

Татьяна Борисовна и её племянник

Вдова пятидесяти лет проживала в небольшом поместье, была не образована. Однако отличалась свободомыслием, с помещицами практически не общалась, ее посещала лишь молодежь.

Несколько лет она воспитывала племянника Андрея, которому было двенадцать лет. Мальчик был сиротой, имел красивую наружность и прекрасные манеры. В Андрее нашли художественный талант и отправили учиться в Санкт-Петербург.

Вскоре племянник стал просить деньги, но вдова их не дала. По этой причине мальчик вернулся обратно и жил у тети. За двенадцать месяцев Андрей поправился, его полюбили все девушки в округе. А вдову перестали навещать старые знакомые.

Смерть

Рассказчик поехал охотиться с соседом, а тот предложил ему посетить дубовый лес, который ему принадлежал. Здесь происходила вырубка погибших в холодное зимнее время деревьев. В это время на их глазах происходит несчастный случай.

Певцы

Рассказчик оказался в кабаке «Притынный». Тут проходил конкурс певцов. Победителем стал Яшка Турок. В его исполнении чувствовалась русская душа. После ухода рассказчика в кабаке отмечали его победу Яшки.

Пётр Петрович Каратаев

Рассказчик, ожидая смены лошадей на почтовой станции, познакомился с Каратаевым. Это был помещик, который разорился. Он поведал историю о своей любви к крепостной по имени Матрена. Каратаев собирался выкупить девушку и взять ее замуж, но хозяйка категорически отказалась. По этой причине помещик похитил Матрену и стал жить с ней.

При катании на санях они повстречали хозяйку девушки. Барыня узнала ее и постаралась вернуть. Оказалось, что барыня собиралась выдать замуж за Каратаева собственную компаньонку.

Ради возлюбленного девушка сама вернулась к хозяйке, а помещик разорился. Через год рассказчик снова повстречал Каратаева. Тот был не в лучшем состоянии.

Свидание

Рассказчик оказался невольным свидетелем встречи крестьянки Акулины и камердинера Виктора в березовой роще.

Это было их завершающее свидание. Кавалер должен был ехать со своим хозяином в Петербург. Девушка беспокоилась насчет того, что ее отдадут замуж за нелюбимого. Поэтому она мечтала, чтобы любимый на прощание сказал ласковое слово. Однако Виктор вел себя грубо и холодно. Он не желал брать в жены неграмотную девушку.

После ухода камердинера девушка заплакала, а рассказчик попытался ее утешить. Но Акулина испугалась и бросилась бежать.

Гамлет Щигровского уезда

Находясь в гостях у состоятельного помещика, рассказчик жил в одной комнате с человеком, который рассказал ему собственную историю. Его местом рождения был Щигровский уезд. В шестнадцать лет мать увезла его в Москву, определила в университет и отошла в мир иной. Ее сын остался на попечении дяди. В день совершеннолетия молодой человек понял, что дядя украл у него деньги.

Наследник оставил вольноотпущенного человека на управлении и отправился в Берлин. Там он полюбил профессорскую дочь. Однако эта любовь пугала его. По этой причине он сбежал и в течении двух лет путешествовал по Европе. При его возвращении в Москву кто-то пустил сплетню, из-за которой он уехал оттуда.

Он обосновался в собственной деревне и взял в жены дочь вдовой полковницы. Девушка умерла при родах. Ребенок тоже погиб. После смерти жены он стал служить, однако скоро ушел в отставку.

Чертопханов и Недопюскин

При возвращении с охоты охотник оказался на земле помещика Чертопханова. Здесь он познакомился с этим помещиком и его товарищем Недопюскиным. Помещик принадлежал к старинному и состоятельному роду. Но в наследство ему досталось лишь заложенное село, по причине того, что он бросил службу в армии по неприятности. Бедность сделала его жестоким, задирой и гордецом.

Отец Недопюскина смог выбиться в дворяне. Перед смертью он жил в нищете, но успел пристроить сына на должность чиновника в канцелярию. Недопюскин находился сейчас в отставке, служил мажордомом. Он встретился с помещиком, когда тот получал наследство от покровителя Недопюскина, и встал на защиту того во время издевательств. После этого они были неразлучны.

Охотник был у помещика и познакомился там с Машей.

Конец Чертопханова

Спустя два года девушка ушла от помещика. Сказалась цыганская страсть к бродяжничеству. После длительной болезни и побега девушки Недопюскин умер. Помещик продал его имение, но дела его шли очень плохо.

Помещик стал спасителем жида. В благодарность тот привел прекрасного коня. Но Чертопханов не захотел брать даром и сказал, что заплатит через шесть месяцев. Когда оставалось два дня до условленного срока, коня похитили. Было понятно, что это сделал старый владелец коня, так как тот не сопротивлялся.

Они отправились в погоню и спустя год вернулись с конем. Однако оказалось, что это не тот конь. Помещик застрелил коня, стал пить и умер через полтора месяца.

Живые мощи

Во время дождя охотник остановился на хуторе, который был заброшен и принадлежал его матери. На пасеке он увидел необыкновенное существо. Это была Лукерья, которая была первой красавицей. Рассказчик в шестнадцать лет был в нее влюблен. При падении с крыльца у нее повредился позвоночник, и девушка стала сохнуть.

Теперь Лукерья практически не может есть и спать от испытываемой боли. Как то ей привиделась смерть и сказала, что заберет ее после петровок.

Местные жители звали ее живыми мощами. Девушка умерла на петровки.

Стучит!

У охотника закончилась дробь. А лошадь стала хромать. Рассказчик был вынужден нанять Филофея. Во время дороги охотник стал дремать. Его разбудили слова крестьянина: «Стучит!.. Стучит!». И на самом деле охотник слышал стук колес. Через некоторое время мимо них проехала телега, на которой сидело шесть пьяных человек, и перегородила дорогу. Крестьянин сказал, что это разбойники.

Телега встала и люди на ней стали требовать у охотника деньги. Когда рассказчик дал им деньги, они уехали. В тот же день на этой же дороге произошло ограбление и убийство купца.

Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой… Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью… И для охотника в Калужской губернии лучше. В Орловской губернии последние леса и площадя исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.

В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле и познакомился с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком. Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинения Акима Нахимова и повесть Пинну ; заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однако говорил одначе и завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба – грибами, макароны – порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции. Но, за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г-н Полутыкин был, как уже сказано, отличный человек.

В первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.

– До меня верст пять будет, – прибавил он, – пешком идти далеко; зайдемте сперва к Хорю. (Читатель позволит мне не передавать его заиканья.)

– А кто такой Хорь?

– А мой мужик… Он отсюда близехонько.

Мы отправились к нему. Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря. Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами; перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками. Мы вошли. Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.

– А, Федя! Дома Хорь? – спросил его г-н Полутыкин.

– Нет, Хорь в город уехал, – отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд белых, как снег, зубов. – Тележку заложить прикажете?

– Да, брат, тележку. Да принеси нам квасу.

Мы вошли в избу. Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых стен; в углу, перед тяжелым образом в серебряном окладе, теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов. Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске. Он поставил все эти припасы на стол, прислонился к двери и начал с улыбкой на нас поглядывать. Не успели мы доесть нашей закуски, как уже телега застучала перед крыльцом. Мы вышли. Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца. Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. «Все дети Хоря!» – заметил Полутыкин. «Все Хорьки, – подхватил Федя, который вышел вслед за нами на крыльцо, – да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город… Смотри же, Вася, – продолжал он, обращаясь к кучеру, – духом сомчи: барина везешь. Только на толчках-то, смотри, потише: и телегу-то попортишь, да и барское черево обеспокоишь!» Остальные Хорьки усмехнулись от выходки Феди. «Подсадить Астронома!» – торжественно воскликнул г-н Полутыкин. Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги. Вася дал вожжи лошади. Мы покатили. «А вот это моя контора, – сказал мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, – хотите зайти?» – «Извольте». – «Она теперь упразднена, – заметил он, слезая, – а все посмотреть стоит». Контора состояла из двух пустых комнат. Сторож, кривой старик, прибежал с задворья. «Здравствуй, Миняич, – проговорил г-н Полутыкин, – а где же вода?» Кривой старик исчез и тотчас вернулся с бутылкой воды и двумя стаканами. «Отведайте, – сказал мне Полутыкин, – это у меня хорошая, ключевая вода». Мы выпили по стакану, причем старик нам кланялся в пояс. «Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, – заметил мой новый приятель. – В этой конторе я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену». Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

1852 (отдельное издание)

Запи́ски охо́тника - цикл рассказов Ивана Сергеевича Тургенева , печатавшихся в 1847-1851 году в журнале «Современник» и выпущенных отдельным изданием в 1852 году . Три рассказа написаны и присоединены автором к сборнику значительно позже.

Список рассказов

Окончательный свой состав сборник получил только в издании 1874 года: автор включил в него три новых рассказа, написанных на основе ранних замыслов, в своё время оставшихся нереализованными.

Ниже после названия рассказа указывается в скобках первая публикация.

• Хорь и Калиныч (Современник, 1847, No 1, отд. «Смесь», с. 55-64)
• Ермолай и мельничиха (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 130-141)
• Малиновая вода (Современник, 1848, No2, отд. I, с. 148-157)
• Уездный лекарь (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 157-165)
• Мой сосед Радилов (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 141-148)
• Однодворец Овсянников (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 148-165)
• Льгов (Современник, 1847, No 5, отд. Г, с. 165-176)
• Бежин луг (Современник, 1851, No 2, отд. I, с. 319-338)
• Касьян с Красивой мечи (Современник, 1851, No 3, отд. I, с. 121-140)
• Бурмистр (Современник, 1846, No 10, отд. I, с. 197-209)
• Контора (Современник, 1847, No 10, отд. I, с. 210-226)
• Бирюк (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 166-173)
• Два помещика (Записки охотника. Сочинение Ивана Тургенева. М., 1852. Ч. I-II. С. 21-40)
• Лебедянь (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 173-185)
• Татьяна Борисовна и ее племянник (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 186-197)
• Смерть (Современник, 1848, No 2. отд. I, с. 197-298)
• Певцы (Современник, 1850, No 11, отд. I, с. 97-114)
• Петр Петрович Каратаев (Современник, 1847, No 2, отд. I, с. 197-212)
• Свидание (Современник, 1850, No 11, отд. I, с. 114-122)
• Гамлет Щирговского уезда (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 275-292)
• Чертопханов и Недопюскин (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 292-309)
• Конец Чертопханова (Bестник Eвропы, 1872, No 11, с. 5-46)
• Живые мощи (Складчина. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии. СПб., 1874. - С. 65-79)
• Стучит! (Сочинения И. С. Тургенева (1844-1874). М.: изд. братьев Салаевых, 1874. Ч. I. - С. 509-531)
• Лес и степь (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 309-314)

Известно ещё 17 замыслов Тургенева, относящихся к циклу «Записки охотника», но оставшихся по разным причинам неосуществленными . Разработку одного из них Тургенев начинал в 1847-1848 гг., сохранились два фрагмента: «Реформатор и русский немец» (6 страниц текста в современном собрании сочинений) и «Русский немец» (1,5 страницы текста) .

В эпоху СССР широко распространены были «детские» издания сборника, куда включались только избранные рассказы (менее половины канонического состава). Текстологический их анализ никогда не проводился. В полном своём составе «Записки охотника» печатались только в собраниях сочинений Тургенева (издававшихся, впрочем, колоссальными тиражами).

Наиболее исправными с точки зрения текстологии являются два советских академических издания «Записок охотника»:

• Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах (тридцати книгах): Сочинения в пятнадцати томах. Т. 4. Записки охотника. 1847-1874. - М.: Наука , 1963. 616 с. 212 000 экз.
• Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах: Сочинения в двенадцати томах. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. 3. Записки охотника. 1847-1874. - М.: Наука , 1979.

Примечания

Экранизации

• 1935 - Бежин луг - фильм С. Эйзенштейна , утрачен
• 1971 - Жизнь и смерть дворянина Чертопханова (по мотивам рассказов «Чертопханов и Недопюскин» и «Конец Чертопханова»)

Ссылки

• Записки охотника в библиотеке Максима Мошкова

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Записки охотника" в других словарях:

Жарг. шк. Шутл. 1. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Дневник. /i> По названию сборника рассказов И. С. Тургенева. Максимов, 148 …

Записки охотника (Тургенева) - Под таким заголовком появился в 1852 году отдельным изданием сборник рассказов Т а, помещенных в Современнике 1847 1851 г. и озаглавленных Из записок охотника.Заглавие это было придумано одним из соиздателей журнала, И. И. Панаевым, по мнению Т… … Словарь литературных типов

Записки об уженье рыбы (Аксакова) - Первое издание Записок (М. 1847 г.) расходилось ужасно туго. По словам С. Т., книги, расхваленной во всех журналах, за пять лет продалось не более 15 ти экземпляров. 2 изд. М. 1854 г. 3 ье М. 1856 г. Записки доставили Аксакову литературное имя … Словарь литературных типов

Записки ружейного охотника Оренбургской губернии (Аксакова) - начаты в 1850 г.; первое издание появилось в 1852 г. (Москва). Об этой многочитаемой и многолюбимой книге И. С. Тургенев писал в Современнике: всякий, кто только любит природу во всем ее разнообразии, во всей ее красоте и силе, всякий, кому… … Словарь литературных типов

Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах (Аксакова) - появились в отдельном издании 1855 г. Первоначально эти рассказы предназначались для задуманного А. в 1853 г. Охотничьего сборника. Этот сборник, по мысли С. Т., должен был выходить ежегодно по широкой программе. К участию в издании А. думал… … Словарь литературных типов

Записки охотника. Жарг. шк. Шутл. 1. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Дневник. /i> По названию сборника рассказов И. С. Тургенева. Максимов, 148. Записки сумасшедшего. 1. Жарг. шк. Шутл. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Жарг. шк. Шутл.… … Большой словарь русских поговорок

Знаменитый писатель. Род. 28 октября 1818 г. в Орле. Трудно представить себе большую противоположность, чем общий духовный облик Т. и та среда, из которой он непосредственно вышел. Отец его Сергей Николаевич, отставной полковник кирасир, был… … Большая биографическая энциклопедия